Второй выстрел пулгака Вороны раздался в комнате. И снова я не стрелял. Но стоять больше на месте было выше моих сил, тем более что я слышал: Ворона начал красться возле стены, а потом, кажется, в мою сторону.
Нервы мои не выдержали, я осторожно начал куда-то идти. А темнота смотрела на меня тысячами пистолетных дул. Дуло могло быть в любой точке, я мог наткнуться на него прямо животом, тем более что потерял врага и даже не мог сказать, где дверь я комнату и где какая стена,
Я остановился, чтобы прислушаться к тайному инстинкту. И вот в тот момент, когда я остановился, что-то заставило меня с грохотом броситься просто бедром на пол.
Выстрел прозвучал как раз надо мною, даже волосы на моей голове шевельнулись.
А у меня еще были три пули. На минуту охватила дикая радость, но и припомнил слабую человеческую и опустил пулгак.
— Что там такое? — прозвучал голос за дверью.— Стрелял кто то один. Что там, убило кого, или что? Стреляйте побыстрее, хватит вам кулагу варить.
И тогда я поднял руку с пулгаком, отвел ее в сторону от того места, где был в момент третьего выстрела Ворона, и нажал спуск. Надо ведь было мне выпустить хоть одну пулю. В ответ, совсем неожиданно для меня, раздался жалобный стон и звук от падающего человеческого тела.
— Скорее сюда! — крикнул я.— Скорее! Помогите! Я, кажется, убил его.
Желтая, ослепляющая полоса света наискось упала на пол. Когда люди вошли в комнату, я увидел Ворону, лежащего кверху лицом, выпрямленного и неподвижного. Я бросился к нему, приподнял его голову. Руки мои наткнулись на что-то теплое и липучее. Лицо Вороны еще более пожелтело.
Я не выдержал больше, я схватил его за щеки, приник лицом:
— Ворона! Ворона! Проснись! Проснись же!
Лицо Дуботолка, мрачное и суровое, выплыло откуда-то, будто из тумана. Он хлопотал возле лежащего, потом взглянул на меня и захохотал. Мне показалось, что я сошел с ума. Я встал и, обезумевший, почти потерявший сознание, вытащил из кармана второй пулгак. Мне казалось очень простым взять его, поднести к виску и...
— Не желаю, не желаю я больше!
— Ну чего ты, хлопец, чего, милый,— услышал я голос Дуботолка.— Это ведь не ты его оскорбил, он нас с тобою хотел опозорить. Ничего, за тобою два выстрела. Вишь ты, как тебя корчит! Это все с непривычки, от чистых рук да совестливого сердца. Ну... ну... ты ведь не убил его, нет. Он только оглушен, как будто на бойне. Вишь, как ты его ловко. Отстрелил кусок уха, да еще и по голове кожу вспорол. Ничего, полежит неделю, выздоровеет.
— Не надо мне ваших двух выстрелов! Не желаю! — кричал я, как ребенок, и едва не топал ногами,— Дарю ему этих два выстрела!
Ворону подхватили мой секундант и еще какой-то шляхтич, у которого все лицо состояло из большущего вздернутого носа и небритой бороды. Они понесли его куда-то.
— Пускай берет себе этих два выстрела!
Лишь теперь я понял, каково это — убить человека! Лучше, наверное, подохнуть самому. И не то чтобы я был таким уж святым. Совсем другое дело, если такое произойдет в стычке, в битве, в запале. А тут темная комната и человек, который прячется от тебя, как крыса от фокстерьера. Я выстрелил из обоих пулгаков в стенку возле потолка, бросил их оземь и пошел.
Когда я зашел в комнату, где произошла ссора, Ворону положили уже в одной из дальних комнат под надзором родственников Дуботолка, а компания опять сидела за столом. Я хотел идти сразу же — не пустили. Дуботолк усадил меня рядом с собою и объяснил:
— Ничего, хлопец. Это от нервов у тебя. Он жив, будет здоров — чего еще? И он будет теперь знать, как натыкаться на настоящих людей. На, выпей... Я скажу тебе, что ты настоящий человек. Так дьявольски хитро и так мужественно ждать всех трех выстрелов — это мало кто мог совершить. И это хорошо, что ты благороден, ты ведь мог убить его двумя остальными пулями — и не сделал этого. Мой дом сейчас до последнего Креста благодарен тебе.
— И все-таки это плохо,— уточнил один из шляхтичей.— Такая выдержка, она не от человека.
Дуботолк встряхнул головою.
— Сам виноват, свинья. Сам полез, пьяный дурак. Кто бы еще надумал кричать о деньгах, кроме него. Ты ведь знаешь, что он к ней сватался и получил гарбуза. Я уверен, что пан Андрей значительно более обеспеченный человек, нежели Яновские. У него голова, работа и руки, а у последней женщины их рода — майорат, на котором надо сидеть, как собаке на сене, подохнуть от голода на сундуке с деньгами.
И обратился ко всем:
— Господа, я надеюсь на честь всех вас. Мне кажется, о том, что случилось, стоит помалкивать. Это не делает чести Вороне — черт с ним, он заслуживает каторги, но это не делает чести и вам, и девушке, имя которой трепал на пьяном языке этот молокосос... Ну, а мне тем более. Единственный, кто держал себя как мужчина, это Белорецкий, а он, как настоящий мужчина, скромный человек.