Выбрать главу

Все согласились. И гости, видимо, умели держать язык за зубами, потому что по окрестностям никто и словом не обмолвился об этом происшествии.

Когда я уходил оттуда, Дуботолк задержал меня на крыльце.

— Коня тебе дать, Андрусь?

Я умел ездить, но хотел пройтись пешком и оправиться после всего.

— Ну, сам гляди.

Я пошел домой по вересковой пустоши. Была уже глубокая ночь, луны не было видно за тучами, но какой-то неопределенный, болезненно-серый свет заливал пустоши. Порой вздрагивал под порывами ветра сухой вереск, порой властвовала тишина. Громадные стоячие камни попадались у дороги. Угрюмая это была дорога! Тени разрастались, пересекали ее. Мне слегка хотелось спать, и я ужаснулся от одном мысли, что надо идти по дороге, миновать парк, ша­гать у Волотовой Прорвы. Лучше было опять пойти по пустоши и отыскать тайный лаз в ограде.

Я сошел с дороги, почти сразу попал в какую-то топь, перепачкал сапоги, потом выбрался на сухой вереск, потом опять попал в грязь, уперся в длинное и узкое болото. Ругая себя за то, что совершил боль­шой круг, я взял налево, ближе к зарослям на берегу реки (я помнил, что там было сухо, и к тому же река немного осушает около себя влажную местность), выбрался вскоре на ту же тропу, по которой шел к Дуботолку, и, оказавшись в половине версты от его дома, пошел возле зарослей в направлении Болотных Ялин. Парк уже вырисовывался верхушками деревьев версте в полторы впереди, когда какое-то непонятное чувство остановило меня. То ли ощущения мои, обостренные в этот вечер водкой и опасностью, то ли какое-то непонятное шестое чувство выразительно сказали мне, что я не один на равнине.

Что было это, другое, я не знал, но был уверен, что оно еще далеко. Я ускорил шаги, быстро миновал тот язык трясинного места, в который влез недавно и который преграждал мне путь. Получилось так, что я стоял почти у зарослей, прямо передо мною в вер­сте был парк Болотных Ялин, трясинная лощина ме­тров в десять шириной отделяла меня от того места, где я находился сорок минут назад, где всунулся в топь (я потерял эти минуты, чтобы совершить круг). За лощиною лежали пустоши, ровно освещенные все тем же неопределенным светом, а за ними — дорога. Если повернуться назад, то далеко в правой стороне моргал последний огонек в доме Дуботолка, мирный и розовый, а в левой стороне, тоже далеко, за пусто­шами виднелись развесистые и огромные верхушки Яновской пущи. Но она была очень-очень далеко, на границе пустошей и болот.

Я стоял и слушал, хотя какое-то неспокойное чув­ство и говорило мне, что оно сейчас ближе. Я ведь не мог поверить в предчувствия: должна была быть ка­кая-то реальная причина для этого душевного состо­яния. Я не мог ничего видеть: легкий туман укрывал равнину. Я ничего не слышал. Что ж это могло быть, откуда этот сигнал? Я лег на землю, прижал к ней ухо и через полминуты почувствовал какое-то размерен­ное сотрясение земли. Не скажу, что я очень смелый человек, инстинкт самосохранения у меня, может, даже сильнее, нежели у других, но я всегда был весьма любознателен. Я решил ждать и вскоре был вознаграж­ден. Со стороны пущи по пустошам двигалась какая-то темная масса, довольно-таки большая и подвижная. Я долгое время не мог догадаться, что это такое. Потом я услышал мелкий и ровный топот копыт. Шелестел вереск. Потом все исчезло, масса, видимо, спустилась в какую-то лощину, а когда появилась вновь — топот исчез. Она мчалась беззвучно, будто плыла в воздухе, подбиралась все ближе и ближе. Потом сделалась побольше, видимо, свернула и вместо головы показу мне бок. Еще минута, и я даже подался вперед. В волнах слабого прозрачного тумана ясно вырисовывались силуэты всадников, которые мчались неистовы наметом, даже конские гривы реяли по ветру. Я начал считать их и насчитал двадцать. Двадцать первый скакал впереди. Я еще сомневался, когда ветер принес откуда-то далекий отзвук охотничьего рога. Холод­ный сухой мороз прошел по моей спине.

Тусклые тени всадников бежали от дороги наискось к трясинной лощине. Реяли по ветру плащи-велеисы, всадники прямо, как куклы, сидели в седле, и ни один звук не долетал оттуда. Именно в этом молчании и было самое ужасающее. Какие-то светлые пятна выделились на этом туманном фоне. А двадцать первый скакал впереди, не болтаясь в седле, глаза его закрывала низко надвинутая шляпа с пером, лицо было мрачным и бледным, губы поджаты.