— Ничего, к сожалению, ничего,— ответил приятным переливчатым голосом становой, играя черными бархатными бровями.— Это дикий угол — и расследование тут невозможно. Я понимаю вашу благородную печаль... Но что тут возможно сделать? Тут несколько лет назад была настоящая вендетта (он произносил «вандетта», и, видимо, это слово очень ему нравилось). И что мы могли предпринять? Такой уж обычай. Например, мы тоже могли привлечь к ответственности вас, так как вы, как сами говорите, применяли оружие против этих... м-м... охотников. Мы не сделаем этого. И что нам до этого? Возможно, это было убийство из-за прекрасного пола. Говорят, что он был влюблен в эту (он сыто шевельнул бровями) ...в хозяйку Болотных Ялин. Ничего себе... А может, это и вообще было самоубийство? Покойный был «меланхолик», х-хе, страдалец за народ.
— Но я ведь сам видел дикую охоту.
Лицо станового покраснело.
— Позвольте не поверить. Сказки отжили-с. Мне кажется, что вообще ваше знакомство с ним немного... м-м... п-подозрительно. Я не хочу наводить на вас тень. но... очень подозрительным является также то, что вы так упрямо стремитесь обратить внимание следствия на других, на какую-то дикую охоту.
Я вытащил из записной книжки обожженный листок бумаги:
— у меня есть документ, что его выманили из хаты.
Лицо станового совсем покраснело, глаза забегали.
— Какой документ? — жадно спросил он, и рука его протянулась ко мне.— Вы должны передать его следствию, и, если увидят, что он чего-то стоит, его подошьют к делу.
Я спрятал листок, такими ненадежными показались мне его глаза и эта алчно протянутая рука.
— Я сам передам его, когда и кому посчитаю нужным.
— Ну что ж,— становой проглотил что-то,— ваше дело-с, уважаемый. Но я посоветовал бы вам не дразнить гусей. Тут варварское население (и он многозначительно посмотрел на меня), могут и убить.
— Я этого не очень-то боюсь. Скажу лишь, что, если полиция займется вместо прямых обязанностей рассуждениями, сами граждане должны защищать себя. А если исполнительная власть прилагает все усилия, чтобы лишь замять дело,— это пахнет весьма неприятно и толкает людей на самые неожиданные мысли.
— Это что,— брови станового картинно поползли куда-то к волосам,— оскорбление властей?
— Боже меня упаси! Но это дает мне право послать копию с этого листка куда-нибудь в губернию.
— Дело ваше,— становой поколупал в зубах.— Но послушайте, дорогой пан Белорецкий. Надо примириться. Вряд ли даже в губернии будет приятно начальству, если оно узнает, что ученый так защищает бывшего крамольника.
Он галантно, грудным баритоном, упрашивал меня. Отец не мог бы быть таким внимательным к сыну.
— Погодите,— спросил я,— у нас что, закон, по которому либералы объявляются вне закона, оглашаются париями? Мерзавец может их убить и не нести ответственности?
— Не преувеличивайте, дорогой Белорецкий,— со спесивым самодовольством сказал красавец,— вы склонны преувеличивать страхи в жизни.
Этот неразумный самец (иного слова я не могу подобрать) считал, наверное, что смерть человека — «преувеличение страхов».
— А я вам говорю,— сказал я с запалом, — что делю надо передавать в суд, начать судебное расследование! Тут — злой умысел. Людей тут делают сумасшедшими, конечно, с намерениями. На все окрестности они наводят страх, терроризируют народ, убивают людей.
На лице станового блуждала рассудительная улыбка, он прихлебывал чаек.
— Не сто-оит, не стоит так, дорогой пане. Народ от этого становится тише. Убитый был, по слухам, не свободен от Бахусовой забавы. И, вообще, таким опасно высказывать явное сочувствие. Политически ненадежный, не достойный доверия, неблагонамеренный, аморальный, не содействующий хорошим манерам и... явный сепаратист, мужичий печальник, как говорится, рыдалец над младшим братом.
Я был разъярен, но пока что сдерживался. Мне не с руки было ссориться еще и с полицией.
— Вы не желаете вмешиваться в дело об убийстве шляхтича Светиловича...
— Упаси боже, упаси боже! — перебил он меня.— Мы просто сомневаемся, удастся ли нам его распутать, и не можем заставлять нашего следователя приложить все усилия для решения дела о человеке, который всем честным, настоящим сынам нашей великой родины был глубоко антипатичен направлением своих мыслей.