— А я тебе говорю, что не тот. Это... это тот чудак, живущий управляющим у Яновской.
— Ах, чертова душа! Ошиблись немножко.
— За эту ошибку, хлопец,— мрачно уточнил один,— с нас Ликол голову снимет. Неприятно, братец. Два убитых — это ужас. Этим может и начальства заинтересоваться.
— Но почему он явился сюда вместо того?
Второй не ответил. Они пошли от трупа и стали под деревом под самыми моими ногами. Если бы я пожелал, я мог бы опустить ногу и стать на голову каждому из них, по выбору, либо дважды выстрелить из револьвера на таком расстоянии, с какого и ребенок попал бы. Я дрожал от волнения, но голос холодного разума говорил мне, что так делать нельзя, что я испугаю остальных, что с охотой следует кончать одним ударом, что сейчас надо следить за этими. Хватит, я наделал слишком много ошибок, и если погибнет еще и Надея, тогда только и останется, что пойти в Волотову Прорву, прыгнуть туда и услышать, как вырвется над тобою из трясины с диким ревом воздух.
— За что он так ненавидит этого Белорецкого? — спросил тот, кого звали Пацуком.
— Думаю, за то, что Белорецкий хочет жениться на Яновской. А тогда дворец из рук Ликола выскользнет.
— Да зачем он ему, это ведь дряхлый гроб, а не здание.
— Ну, это ты не скажи. Для Яновских он пользы не дает, это владение рода, а вот для постороннего это достояние. К тому же, он любит древности, спит и видит себя хозяином громадного замка, как предки.
Они помолчали, потом вспыхнул огонек, и ко мне начали ползти седые кудри табачного дыма. Я понимал уже, что подо мною стоят шляхтичи. Плохая местная речь, какая сделалась грубой от варваризмов польского происхождения, так и резала ухо. Голоса казались мне знакомыми.
— Мне кажется,— буркнул один после продолжительного молчания,— что тут еще одна причина: хлопы.
— Ты прав. Если убьем еще и этого, они притихнут, как мыши под веником. А то слишком уж наглые стали. Недавний бунт, потом — убийство управляющего Гарабурды. Смотрят нахально. И особенно испортились после приезда Светиловича. Месяц прожил, а навредил нам хуже пожара. Четырех хлопов из рук суда вырвал, пожаловался на двух дворян. А когда этот Белорецкий приехал — совсем невмоготу стало. Сидит в холопских хатах, записывает глупые байки, хлопает по плечу. Ну, ничего, притихнут эти хамы, когда мы этого предателя шляхты придавим... Только надо будет еще разузнать, кто вождь этих наглецов. Я ему не прощу своих сожженных стогов.
— А мне кажется, что я знаю, кто это. Это Рыгор, сторож Кульшей. Такая наглая морда, как у волка. И уважения к тебе никакого.
— Ничего, отрыгнется и ему.
Снова помолчали. Потом один сказал:
— А знаешь, Яновскую жаль. Такую женщину довести до сумасшествия или убить — ерунда. Таким когда-то ноги целовали. Помнишь, как она на балу в стародавнем платье лебедкой плыла. Ух-х!
— Да и пан жалеет,— прибавил второй.— Но что поделаешь.
И вдруг захохотал.
— Чего ты?
— Не того мы шлепнули. Не везет нам, а ему еще хуже. Ты помнишь, как Роман кричал, когда его в трясину загнали, говорил, что из гроба нас выдаст. Ан, видишь, молчит.
Они пошли от дерева. Я слышал еще только, как Пацук сказал басом:
— Ничего, вскоре и к этому наведаемся.
Я соскользнул с дерева совсем неслышно и двинулся за ними. Беззвучно ступали мои ноги по траве, кое-где я даже полз.
И, конечно, я опять оказался дураком, потому что забыл о том, что у них могли быть кони. Они зашли за гривку кустарников, я замедлил шаги, боясь нарваться на них, а через минуту услышал цокот подков.
Когда я выбрался на дорогу, я увидел довольно далеко две тени, яростно гнавшие коней от креста Романа на юго-восток.
Мысли мои были невеселыми: узнал, что они охотятся за Яновской и за мною, что пощады ждать нельзя, выпустил двух бандитов да еще так жестоко ошибся в Бермане. И действительно, я убедился в том, что он темный человек, что он вскрыл мое письмо и зачем-то пошел к месту, где и встретил смерть. И сам факт этой смерти заслонил для меня все остальные его проступки. Но разговор дал много интересного, и, прежде всего, я знал сейчас одного из диких охотников. История с сожженными стогами выдала его. Стога сожгли за последние дни у шляхтича Марки Стахевича, которого я видел на гулянке у Дуботолка. И этот человек был тогда секундантом Вороны. Пускай я ошибся в Бермане, но в Вороне я не ошибаюсь, кажется. И он будет мой. Сейчас надо только больше решительности...
А поздно ночью дикая охота короля Стаха явилась опять. Опять выл, причитал, плакал нечеловеческий голос:
— Роман в двенадцатом колене, выходи! Мы придем! Мы закончим! Мы отдохнем потом! Роман! Роман