И опять я, спрятавшись за крыльцом, стрелял в летучие тени всадников, которые мелькали в самом конце залитой лунным дымом аллеи. Когда я стрельнул первый раз — кони бросились в чащу и исчезли, как будто их никогда не было. Это было похоже на страшный сон.
Надо было кончать. Я припомнил слова Марка Стахевича, сказанные тем под деревом, насчет обещания Романа выдать убийц после смерти и подумал, что, может, Роман оставил в доме или на месте своей смерти какое-то доказательство, которое просмотрели тогда даже орлиные глаза Рыгора.
И когда Рыгор пришел, мы двинулись с ним к месту убийства Романа. Я хороший ходок, но едва успевал за этой длинной фигурой. Рыгор шел, как казалось, медленно, но это была не медлительность, а размеренность движений. И ноги он ставил не так, как обычные люди, а носками внутрь: так ходят все прирожденные охотники, и замечено, что это делает каждый их шаг длиннее приблизительно на дюйм.
По пути я рассказал ему, что слышал разговор Марка Стахевича с каким-то Пацуком, и Рыгор злобно буркнул:
— Люди Вороны.— А потом прибавил: — А мы думали, что «Ликол...» — это начало фамилии. Пан не так расспрашивал. «Ликол» — это, видимо, прозвище. Надо спросить, кого звали так, у пани Яновской. Если знали это прозвище Светилович и даже Берман, стало быть, она тоже должна знать.
— Я спрашивал у нее.
— Ты спрашивал у нее фамилию, да и еще начало ее, а не прозвище.
Так мы дошли до знаменитого и дважды описанного мною места, где застыл в трясине отец Надеи Романовны. Мы переворошили всю сухую траву, хотя глупостью было бы искать тут что-то после двух лет.
И наконец дошли до того места, где небольшой обрывчик внезапно возносил луговину над трясиной.
— Тут,— сказал Рыгор.
Над самым обрывом торчал из земли небольшой ствол, обломок от дерева, которое когда-то росло здесь. Корни его, как могучие змеи, оплетали обрывчик, спускались в трясину, будто желая напиться, либо просто висели в воздухе.
— Руки Романа были над поверхностью трясины? — спросил я.
Тяжелые веки Рыгора опустились, он припоминал.
— Да, были. Правая была даже вытянута, он, видимо, хотел ухватиться за корень, но не дотянулся.
— А может, просто бросил что-то туда, под корни, где, видишь, яма?
— Давай посмотрим.
И мы, хватаясь за корни и забивая ногти землей, спустились почти к самой трясине, едва удерживаясь на маленьких скользких ступеньках, которые были на крутом откосе. Под корнями действительно была яма, но там ничего не было. Разочарованный, я собирался было лезть наверх, но Рыгор остановил меня.
— Остолопы мы. Если там вправду что-то есть, так это под почвой. Он мог бросить, но ведь два года минуло, свод этой пещерки осыпался и схоронил то... эту вещь.
Мы начали царапать пальцами убитую вязкую почву, высыпать ее из пещерки, и — хотите верьте, хотите нет — вскоре пальцы мои наткнулись на что-то твердое. На ладони моей лежал портсигар из «птичьего глаза». Больше в пещерке ничего не было.
Мы выбрались на луговину и осторожно обчистили с портсигара рыже-коричневую почву, перемешанную с глиной. В портсигаре лежал лоскуток белой материи, вырванный, видимо, зубами. И на этой тряпочке были невыразительные рыже-коричневые буквы: «Ворона уб...»
Я передернул плечами. Черт знает, что это было! Либо свидетельство, что Романа убил Ворона, либо просьба к Вороне убить кого-то. Рыгор посмотрел на меня холодными глазами.
— Выяснили, пан Андрей. Загнал его сюда Ворона. Завтра будем его брать.
— Почему завтра? Может, он явится именно сегодня?
— Сегодня пятница. Пан забыл об этом. Бандита, как говорится, ищи в церкви. Святые слишком и Божьи. Режут с именем Святой Троицы на устах. Они придут завтра, потому что потеряли терпение. Им надо избавиться от тебя.
Помолчал, глаза вспыхнули недобрым огнем.
— Завтра наконец приведу мужиков. С вилами. И тебе дадим. Если с нами, так до конца. Будем караулить возле поваленной ограды. И всех положим, всех. Под самый корень чертово семя...
Мы пошли вместе к Болотным Ялинам и там узнали, что Надея Романовна не одна. У нее сидел пан Гарабурда. Яновская за последние дни сторонилась меня, а когда мы встречались — отводила потемневшие, грустные, как осенняя вода, глаза.
Потому я через экономку вызвал ее в нижний зал, где Рыгор мрачно смотрел на святого Юрия, такой же могущественный и высокий, как статуя. Яновская вышла, и Рыгор стыдливо подтянул под стул ноги, так как натоптал на полу. Но голос его по-прежнему был груб, когда он обращался к ней, только в глубине что-то неощутимо дрожало.