— Слушайте, ясная пани. Мы нашли короля Стаха. Это Ворона. Дайте мне пару ружей. Завтра мы покончим с ними.
— Кстати,— перебил я,— я ошибся тогда. Я спрашивал у вас, не знаете ли вы человека, фамилия которого начинается с «Ликол...». Сейчас я спрашиваю, знаете ли вы человека, прозвище которого Ликол, просто Ликол? Это самый опасный человек в этой банде, возможно, даже вдохновитель.
— Нет! — вдруг крикнула она, засунув кончики пальцев в рот.
Глаза ее расширились, застыли в тоске.
— Нет! Нет!
— Кто он такой? — мрачно спросил Рыгор.
— Пожалейте, пожалейте меня! Этого не может быть... Он такой добрый, искренний. Он держал Светиловича и меня на коленях. Тогда наш детский язык не мог произнести его имя, мы его перекручивали, и из этого родилось прозвище, которым мы называли его только между собою. Немногие знали его
— Кто это? — неумолимо повторил Рыгор, двигая каменными челюстями.
И тогда она заплакала. Плакала навзрыд, как ребенок. И сквозь рыдания наконец вырвалось:
— Пан Ликол... Пан Рыгор Дуботолк.
Я был поражен в самое сердце. Я остолбенел, я задохнулся.
Не может быть! Что вы! Такой добрый человек! И, главное, какая ему польза!
А память услужливо подсунула слова одного из мерзавцев под деревом: «Любит древности». И даже неизвестное «...ички на...» из письма Светиловичу вдруг закономерно превратилось в любимое присловье Дуботолка: «Угоднички наши, что это творится на земле?!»
Я протер глаза и отогнал одурение.
— Нет, не может быть. Какая ему польза, он совсем и не наследник пани.
И тут догадка молнией полыхнула в моей голове.
— Подождите тут, Надея Романовна. Подожди, Рыгор. Я пройду к пану Гарабурде. Потом мне надо будет перебрать вещи Бермана.
— Хорошо,— грустно сказала Яновская.— Его похоронили уже.
И я побежал по лестнице. Мысли мои шли в двух направлениях. Первое: Дуботолк мог договориться с Берманом (только почему он убил его?). Второе: Гарабурда тоже мог как-то зависеть от Дуботолка.
Рванул дверь. Навстречу мне с кресла встал пожилой мужчина с гомерическими ляжками. Он удивленно смотрел на мое решительное лицо.
— Извините, пан Гарабурда,— резко бросил я, как в водоворот прыгнул.— Я должен поставить перед вами один вопрос. О ваших отношениях с паном Дуботолком. Зачем вы дали этому человеку завладеть вами?
Он выглядел как застигнутый на месте кражи. Низкий лоб его покраснел, глаза засуетились. Но, видимо, по моему лицу он понял, что шутить со мною нельзя.
— Что поделаешь... Векселя,— забормотал он.
И я опять попал в мишень, целясь в небо.
— Вы давали пану Дуботолку векселя под имение Яновской, которое вам не принадлежит.
Слезы брызнули из глаз этого оболтуса.
— Это было такое ничтожное количество денег. Всего три тысячи рублей. Псарня нуждается в таком многом...
Все начинало становиться на свое место. Адский план Дуботолка яснел в моих глазах.
— По завещанию Романа Яновского,— забормотал он, обрывая дрожащими руками что-то с визитки,— вставлена такая субституция. Наследство получают дети Яновской...
И жалобно глянул мне в глаза.
— Их не будет. Она ведь умрет, она скоро умрет... П-после них — муж. А она сумасшедшая, кто на ней женится?.. Потом, следующая ступень, последние Яновские. А их нету, нету после смерти Светиловича. А я родственник Яновских по кудели, с женской, как говорится, стороны. Если не будет детей и мужа — дворец мой.
И он застонал:
— Но как я мог ждать? Я весь в векселях. Я такой несчастный человек. И большинство бумаг скупил пан Рыгор... И еще три тысячи дал. Сейчас он здесь будет хозяином.
— Послушайте,— холодно бросил я,— здесь была, есть и будет лишь одна хозяйка, пани Надея Яновская. И потом, неужто вы не чувствуете обыкновенного человеческого стыда?
— Я не надеялся на наследство. Яновская все-таки могла выйти замуж... И я дал Дуботолку долговое обязательство под обеспечение дворца.
— Ладно. Стыд даже рядом с вами не ночевал. Но неужто вы не знаете, что это недействительная с финансовой стороны сделка? Что это криминал?
— Н-не знаю. Я был рад.
— А вы знаете, что вы толкнули Дуботолка на страшное преступление, какому и названия на человеческом языке нет. В чем виновата бедная девушка, что вы возжелали лишить ее жизни?
— Я подозревал, что это преступление,— распустил он нюни.— Но моя псарня...
Я поднялся. С этим болваном и псарем нельзя было разговаривать о совести. Рука моя сама сжалась в кулак.
— Гнида вы! Рук только пачкать не хочется. Вами будет заниматься губернский суд. А пока что я своей властью засажу вас на неделю в подземелье этого дома, чтобы вы не могли предупредить других мерзавцев... Пока закончится это дело.