— Это насилие,— заскулил он.
— Что вы знаете о насилии? — бросил я ему.— Что вы знаете, слизняк?
Через полчаса Рыгор затолкал Гарабурду в подземелье без окон под центральной частью здания.
Железная дверь с грохотом затворилась.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Огонек свечи маячил где-то далеко за темными стеклами окон. Когда я поднимал глаза, я видел рядом с ним отражение своего лица с резкими тенями в глазницах.
Я разбирал бумаги Бермана. Мне казалось все-таки, что я смогу отыскать в них что-нибудь интересное. Берман был слишком сложный характер, чтобы жить простой овцой.
И вот я с ведома хозяйки вытащил все бумаги из бюро на стол, переложил на него же книги, письма, документы и сидел, чихая от пыли, густо укрывавшей эти реликвии.
Интересного было, однако, мало. Попалось письмо от матери Бермана, где она просила о помощи, и черновик письма Бермана ей, где он писал, что на его иждивении находится брат, что брат теперь не мешает матери жить так, как она хочет, а в остальном они — квиты. Это было странно: какой брат, где он сейчас?
Потом я отыскал что-то вроде дневника, где рядом с денежными издержками и весьма разумными замечаниями по белорусской истории я прочел и кое-какие размышления Бермана. Вот некоторые:
«Северо-Западный край как понятие — фикция. Дело, возможно, в том, что он кровью и мозгом своим служит идее целиком всего космоса, а не пяти губерний, расплачивается за все и готовит в глубине своей нового Мессию для спасения человеческой породы. Поэтому участь его — страдать. Дело, однако, не касается лучщих его представителей, людей силы, аристократов духа».
— Вишь ты, рыцарь духа, человек силы в рваных штанах,— буркнул я.
«Единственная любовь моя — брат. Порой мне кажется, что все остальные люди есть карикатуры на него, и нужен человек, который переделал бы всех на свой манер. Люди должны быть людьми тьмы. Тогда в их организмах лучше выставляется вперед то чудесно животное, что мы должны сберегать и любить. Разве гений не отделяется от идиота лишь фиговым листком, который придумали сами люди. Белорецкий меня раздражает своей заурядностью, и, ей-богу, для него было бы лучше, чтобы он поскорее исчез».
И еще запись:
«Деньги — эманация человеческой власти над стадом других (к сожалению!). Следовало бы научиться проводить мозговую кастрацию всем, кто не достоин сознательной жизни. А лучшим давать безмерное счастье, ибо такая штука, как справедливость, не предусмотрена самой природой. Так и со мною. Мне нужно спокойствие, которого тут больше, нежели где-нибудь, и деньги, чтобы вы́носить Идею, ради которой я появился на свет, идею великолепной и необыкновенной справедливости. И мне кажется, что первой ступенькой могла бы быть победа над тем, к чему стремится мое тело и что, однако, необходимо уничтожить, над хозяйкой Болотных Ялин. Она все равно осуждена слепым Роком на уничтожение. На ней проклятие, и это проклятие исполняется появлением дикой охоты под стенами дворца. Она более стойкая, нежели я думал, до сих пор не сошла с ума. Король Стах слаб, и исправить его ошибки суждено мне. И, однако, я ревную ее ко всем молодым людям и особенно к Белорецкому. Вчера стрелял по нему и был принужден к ретираде. Плохо стреляю».
Следующий листок:
«Возможно, я исполню роль божественной силы высшего предначертания (бывало ведь такое с обычными смертными), духи зла оставят эти места, и я стану хозяином. Убеждал когда-то Белорецкого, что главная опасность — охота. Но какая опасность от призраков? Другое дело Малый Человек.
Золото, золото! Тысячами панегириков надо воспевать власть твою над душами людей. Ты все: пеленки ребенка, купленное тобою тело девушки, дружба, любовь и власть, мозг величайших гениев, даже приличная яма в земле. И ко всему этому я пробьюсь».
Я скомкал бумажки и до боли сжал пальцы:
— Мерзость!
И внезапно среди этих бумажек рука моя наткнулась на сложенный вчетверо лист пергамента. Я разложил его на коленях и лишь головою качнул: это был план здания в Болотных Ялинах, план шестнадцатого века. И на этом плане отчетливо было отмечено, что слуховых отдушин в стенах дворца даже четыре и они так спрятаны в плафоне, что отыскать их совершенно невозможно. Между прочим, одна из них вела от подземелий под дворцом к комнате возле библиотеки (наверное, чтобы подслушивать разговоры узников), а вторая соединяла библиотеку, заброшенные комнаты для слуг на первом этаже и... комнату, в которой жила Яновская. Две других были неизвестно где: выходы их были в коридоре, где жили я и Яновская, но дальнейший их ход был старательно затерт пальцем.