Она не скрывала, так и говорила дочке:
‒ Скажи спасибо моей глупости. А то бы тебя и не было.
Лина понимала, опускала глаза, и думала: жалко, что мама не оказалась целомудренней и умнее.
И снова она. Сидит на краешке больничной кровати. На голове чёрный платок, губы поджаты. Пришла не с пустыми руками, принесла печенье и банку компота. Как полагается. Молчит. Даже слова не скажет.
Очень хочется взять её за руку, дотронуться, ощутить тепло. Но страшно: отдёрнет ладонь, вскочит, уйдёт сразу. И просьбы о прощении не помогут. Не станет слушать. Потому что Димку не вернуть и не заменить. Лина точно не заменит.
Врач приходил, говорил, что ожог слишком сильный, не заживёт окончательно, след от него навсегда останется. Можно чуть сгладить с помощью косметических операций, но их бесплатно делать никто не будет, деньги нужны. Немало денег.
Мать внимательно выслушала.
‒ Не надо ничего.
И так обойдётся. С лица воду не пить. Нет у них лишних денег. Жизнь нужно устраивать. И дом сгорел, и всё сгорело. А даже если бы и были, нечего их на ерунду тратить. Голова в порядке, руки-ноги в порядке. Чего ещё надо? А то что след уродливый на всю жизнь ‒ так бог шельму метит. Пусть все видят и знают.
Пусть.
Мать никогда не скрывала своих мыслей, говорила прямо, что думала и чувствовала, поступала, как полагала нужным, с чужим мнением не считалась. Дождалась, когда Лине исполнится восемнадцать и опять высказала прямо:
‒ Я перед тобой свои обязательства выполнила. Кормила, поила, одевала. Выучила, вырастила. Ещё и бабкину квартиру тебе отдаю. Всё. Теперь сама.
И посмотрела на Димкин портрет с траурной ленточкой, всегда стоящий на комоде.
‒ Уходи.
С глаз долой. А в сердце матери Лине никогда места не было. И раньше-то, а уж после того, как из-за неё погиб Димка ‒ тем более.
Всё правильно. Как искупление за страшную ошибку ‒ одиночество. И чужая боль, которую забираешь себе. Она перекрывает чувство вечной вины. Но никогда Лине не расплатиться, Димку же не вернуть. Прости, братик.
След от ожога горит. Лицо, плечо, грудь.
Что-то сверху застонало и треснуло. Сейчас рухнет. Прямо на Лину.
Она испуганно вздрогнула, отшатнулась…
Проснулась, подскочила на диване.
Что это было? Такой реалистичный сон? Или воспоминания? Нахлынули с силой, прожгли огнём, выдрали из небытия.
В глазах слёзы и темнота. Везде всегда темнота. А потом раздался стук в дверь. Или повторился. Наверное, он и разбудил Лину, разорвав сон-воспоминание.
Ночь же. Кто там может быть? Не хочется вставать и подходить к двери, потому что… Потому что страшно. И хорошо бы больше не стали стучать. Постояли под дверью, поняли, что бесполезно и ушли. Лина всё равно не собиралась открывать. Но стук повторился опять.
Сдержанный и осторожный. Не грубые нетерпеливые пинки ногой. А потом сквозь дверь проник голос.
‒ Лин! Открой! Это я.
В ночной тишине его расслышат даже в других квартирах. Сейчас Вит перебудит соседей. Разговорами и стуком.
Лина подскочила с дивана, подхватила халат. Надела его пока шла из комнаты в прихожую. А сердце всё равно сжимала тревога. Вдруг она обозналась, и там не Вит? Или кто-то нарочно прикинулся. Хотя… даже если грабители и бандиты. Увидят её и сами убегут в испуге.
Она же не боялась гулять ночь. Специально, чтобы не смущать людей своим видом. И уверена была, никто к ней не подвалит, никто не позарится, если хоть раз заглянет в лицо. Она же как ночной монстр, кошмар из темноты. Но сейчас, когда была в своей квартире, почему-то стало страшно. Ведь дома должно быть надёжно и безопасно.
‒ Лина! ‒ опять начал Вит, но сразу замолчал, словно почувствовал Линино приближение.
Отперла замок, приоткрыла дверь, выдохнула успокоенно ‒ действительно Вит, ‒ но тут же опять напряглась. Вит никогда не сообщал заранее о своём появлении. Но чтобы настолько неожиданно, посреди ночи?
‒ Что-то случилось?
‒ Ну да, ‒ подтвердил Вит не слишком уверенно, лицо насупленное, озабоченное. ‒ Сможешь помочь? Тут зашить надо.
Подобного Лина никак не ожидала.
‒ Зашить? ‒ повторила ошарашенно. ‒ Что?
Ответ донёсся из коридора:
‒ Меня.
В дверном проёме появился парень. Выдвинулся из-за стены, навалился правым плечом на косяк. Голова низко наклонена, и лица не видно, только белые волосы.
Лина растерялась, так и не поняла толком, что он имел ввиду. Стояла, молчала.