В БЕЗДОННОЙ ТРЯСИНЕ
В Остии встретил я бывшего гражданина Советской Украины - экономиста, недавно бежавшего из Израиля, где он с семьей прожил, или, как он выражается, промучился всего шесть месяцев, или, как подчеркивает его жена, целых полгода. Попытайся я хотя бы сжато воспроизвести печальный рассказ бесчестно обманутого мифическими израильскими родственниками бывшего житомирянина обо всем, что выпало на его долю в государстве, где правят сионисты, это заняло бы по меньшей мере десятка два страниц.
Особенно горько говорил он о нетерпимом для воспитанного советским строем человека моральном климате сегодняшнего Израиля. Жажда любым способом положить в карман лишнюю ассигнацию, углубляющееся равнодушие к "чужим", то есть общественным, интересам, истерическая, связанная зачастую с потерей человеческого достоинства, погоня за "собственным" делом - пусть мизерным, жалким, никчемным, но обязательно "своим", таким, что непременно дает право ощущать себя хозяином другого, "нанятого" человека, - вот что нравственно убивает многих бывших советских граждан в руководимой сионистами стране, где общественное положение личности определяется размером банковского счета. Кто мечтает о современном супермаркете, кто о местечковой лавчонке, но обязательно своей! Кто о шикарном баре, кто о тесном буфетике, но только своем! Кто о терапевтической клинике, кто о зубопротезной мастерской в одном помещении с часовщиком, но зато уж своей!
Мой остийский собеседник, как и многие другие встречавшиеся мне беженцы из Израиля, привел десятки разительных фактов, показывающих, как погоня за материальным благополучием заканчивается для большинства новоприбывших полным крахом.
Назову его Григорием Исааковичем Лойферманом - подлинное имя вынужден видоизменить, ибо этот, лишивший себя родины человек, укрылся в Риме без разрешения итальянских властей и живет там на птичьих правах. Страх на него наводят, правда, не столько итальянские власти, сколько итальянские сионисты, особенно агенты так называемого "Сохнута", еврейского агентства, раскинувшего свои щупальца по всему западному миру. Для сохнутовцев беглец из Израиля, как известно, йордим, изменник, беглец из страны отцов. С такими, как он, у сохнутовцев разговор короток: либо мы тебя по-хорошему вернем в Израиль, либо устроим тебе в Италии "сладкую" жизнь - с временной работы тебя погонят, из временно снятой комнатенки вытурят, детей даже временно ни в одной школе учить не будут.
Рассказ этого беженца из Израиля заставляет вспомнить произведение советского писателя Александра Евдокимовича Корнейчука, чьим идейно-художественным принципам я стремлюсь следовать в своей скромной драматургии.
Григорий Исаакович из израильской прессы узнал о моей книге "Дикая полынь". По ругани сионистских журналистов Лойферман сообразил, что многие страницы "Дикой полыни" посвящены не только вредоносной деятельности сионистов в Киеве, Виннице, Каменец-Подольском и других городах родной мне Украины, но и дружной борьбе с ними украинской, русской и еврейской молодежи. И вдруг спросил меня:
- А о пьесе "Банкир" вы, конечно, написали? Нет?! Даже не верится. Неужели же вы, драматург, не вспомнили, как здорово показан в этой пьесе Александра Корнейчука советский патриотизм двух поколений семьи простого украинского еврея! Без всяких выдумок и прикрас сумел Корнейчук рассказать о дружбе советских интернационалистов - украинцев и евреев. А как показаны сказочные, - да, да, сегодня это для меня далекая сказка! - плоды превращения бесправного, забитого еврея-бедняка из царской черты оседлости в советского гражданина! У него есть права на все, на все в своей социалистической стране! Особенно горько мне вспоминать пьесу Корнейчука на чужбине - ведь я показал себя неблагодарным сыном своей единственной родины. Неблагодарным!..
И беженец рассказал мне...
Мне ли? Чувствовалось, что ему обязательно и безотлагательно необходимо поделиться с кем-нибудь своими радостными воспоминаниями, что ими и подобными им эмоциями воскрешает он в своем сердце потухшие надежды и утверждает себя как личность, у которой не все еще потеряно, что в эти минуты он, человек без родины, сердцем не на чужой итальянской земле, а на родной украинской.
- Если я вам скажу, что мой дедушка по материнской линии одессит Гдаль Давидович был завзятый театрал, я сильно-сильно преувеличу. И если в летнее воскресенье он пошел на спектакль какого-то гастролировавшего в Одессе театра, то только потому, что коллектив городского железнодорожного агентства устроил утренний, как тогда говорили, культпоход. Бабушка недовольно ворчала. По ее мнению, лучше было бы потратить выходной день на гостящего внука, то есть на меня, и поехать с мальчиком на Ланжеронский пляж. Но дедушка не хотел отделяться от коллектива и, вздохнув, а затем еще сильнее вздохнув, пошел на спектакль. Но каким он вернулся из театра! Оживленным, радостным, со следами слез на лице - бабушка не верила своим глазам. И тут же окончательно огорошил ее: он купил за наличные билеты на следующий спектакль, на вечерний. Дешевых уже не было, и деду пришлось заплатить за все шесть мест в ложе. Три места для нас, а остальные, дед не сомневался, оторвут с руками соседи, когда узнают, какая замечательная пьеса "Банкир".
- Тогда, перед войной, - как бы сбросив с себя апатию и обреченность, оживленно продолжал мой собеседник, - мне шел двенадцатый год. Впервые я попал - не без стычки с капельдинерами - на "взрослый" спектакль. Не все было мне понятно на сцене в деловых спорах между советским "банкиром" - директором банка из старых партизан с молодым директором фабрики из беспризорников. Но зато остальное я хорошо понял, все понял. А особенно то, из-за чего на спектакле всплакнули многие дедушкины сверстники. Это биография Абрама Моисеевича Шапиро - Советская власть сделала его из нищего местечкового "мишуреса" (на идиш - человек на побегушках. - Ц.С.) главным бухгалтером. Это многолетняя дружба Шапиро с храбрым украинским партизаном Ступой - до сих пор помню его фамилию. Это рассказ Шапиро о его, как говорится, жизненном пути и, главное, клятва, которую он дает, когда получает известие с дальневосточной границы о подвиге его сына Яши в момент нападения белояпонцев. Знаете, я небольшой поклонник того, что у вас, драматургов, называется монологом. Как зритель, я в театре больше люблю споры и объяснения между действующими лицами...
Лойферман вдруг замолк. Не успел я спросить, что с ним, как он сам объяснил мне:
- Целых три года не был в театре, с того самого дня, как покинул советскую землю. А бывало, из Житомира в Киев ездил на спектакли... Ну ладно, вернемся к "Банкиру". Знаете, монолог. Шапиро я бы сейчас читал вслух тем неблагодарным родине людям, что, как я, загораются желанием найти вторую родину в Израиле. Почему я не повторил самому себе этот честный монолог перед тем, как пошел получать визу на выезд?! Пять раз, десять раз! Может, я вовремя одумался бы и не сделал несчастной мою семью, особенно младшего сына. Не могу смотреть мальчику в глаза. Как светло жилось ему дома. Увидел он портрет своей мамы на районной Доске почета - и прямо засиял. В Израиле в первые же дни замкнулся: узнал, что для него, мальчика из семьи советских олим, места в летнем лагере нет. Эти лагеря только для скаутских отрядов - и то если над ними патронируют влиятельные сионистские или религиозные организации. И мой сынишка вспомнил, как дома меня упрекала жена: "Наш фабком обижается, почему это Женька каждое лето выезжает в лагерь твоего управления. У нашей фабрики лагерь, все говорят, лучше вашего"... На такие "мелочи жизни" мы дома не обращали внимания. Забывали, что из таких "мелочей" складывается то многое, что дал нам советский строй. А вот корнейчуковский главбух из Шполы Абрам Шапиро, бывший голодный местечковый "мишурес", помнил. Хорошо помнил. И, наверное, детям и внукам наказал помнить.
...По возвращении в Москву я перечитал "Банкира". Уверен, читатели не посетуют, если я приведу здесь без сокращений отрывок из пьесы - эпизод, до сих пор памятный раненому сердцу бывшего гражданина Советской Украины.
Действие происходит у "банкира" Романа Степановича Кручи. Марина Ивановна Тайга, директор большого универмага, только что ознакомилась с телеграммой от командования дальневосточной воинской части Абраму Моисеевичу Шапиро с благодарностью за сына: дважды раненный, парень не оставил пулемета и бил без промаха. И в присутствии Макара Ивановича Ступы Шапиро беседует с Тайгой: