Она рождалась в блеске клинков, в девичестве ей не было равных. Даже брат ее того же выводка, великий Р’харта, что осмелился выйти из чрева прежде нее и доказал потом свое право отодвигать женщин, брат, достойно принявший ужаснейшую из судеб — даже он остерегался свирепости Цмайши. Но минули годы и десятилетия, войны и выводки, голод и поражения. Клыки ее затупились, сосцы иссохли, теперь ей немного нужно.
«Солгите!» — молит старуха.
Солгите ей. Скажите, что она дома, что над нею небо Кадары. Что мир ее по-прежнему, как и в начале времен — царствующий, первый, исполненный вечной славы. Что все ее дочери живы и плодоносны, что ее сыновья прославлены подвигами, и каждого не раз выбирала женщина для зачатия. Что доблесть и мощь не покинули человечество, и дети его мечтают о победоносной войне.
Она умирает. Солгите.
— Пусть расскажут легенду, — приказывает она, и вокруг утихает хруст костей на зубах. Ее дому нечасто выпадает сытная трапеза, и все же никто не смеет ослушаться. Никто не переспрашивает, какую легенду следует рассказать. Всем известна любимая история Цмайши, как и то, отчего величайшая из женщин желает склонять к ней свой слух. Пусть скажут о древних героях: о победах и упоении боя, о богах, склоняющихся перед людьми, о высокой любви и высокой чести. Цмайши услышит о себе и доблестном Р’харте.
Один из мужчин выходит и садится перед ней на землю. Старейшина взирает на него сверху, глаза ее полузакрыты; Цмайши не думает о том, что в прежние времена обладателя четырех кос не пустили бы не только на чтимое место перед нею, но и вообще в ее собрание. Даже прибирать объедки…
Не помнит.
Он хорош в речи. Говорит нараспев, искусно подчеркивая рычащие звуки. Язык, новый и понятный, оттого кажется более древним; слова, которыми в действительности было когда-то сложено повествование, погребены и истлели более полумиллиона лет назад.
Он в материнском чреве своих братьев убил.
Он пожрал их, человеческой плотью себя насытил.
Он из чрева как трехлетний ребенок вышел, сестру отодвинул.
Шакхатарши, сестра, говорит:
«Ш’райра, мой брат, воистину силой обладает.
Мать не от слабого зачинала, она взяла бога».
Цмайши не помнит и о том, что М’рхенгла проиграл бой выродку. Приказывает глазам не видеть, носу не чуять, что мужчина перед нею болен и слаб, что из его сердец бьются лишь два.
Пусть говорит. Пусть говорит о Ш’райре и Шакхатарши.
…уже давно не с чем сравнить умения живых. Людская техника надежна, куда надежней того гнилья, что делают х’манки, но слишком много минуло лет. Слишком давно не делают нового. Все износилось. Не взлетит корабль, не выстрелит пушка, и не на чем прочесть кристалл с записью, где светит истинное солнце родины, где лица и голоса давно утраченных храбрецов. Старые серьги Цмайши с передатчиками не только отказались работать — искрошились в пыль…
Никто уже не сделает новых.
Выродки пользуются сделанным руками х’манков. Дозволяют х’манкам записывать людские сказки. Поругание, хуже которого нет.
Шакхатарши говорит:
Цмайши грезит. В мыслях ее Ш’райра, великий герой, убивает животных, врагов и друзей, детей и женщин, заставляя землю рыдать под своими шагами. Он пересекает пустыни и поднимается в области божественного света. Он встречает Учителя; он видит Л’йартху, того, кто станет его «вторым лезвием», и три по три года смиряет бешеный нрав, завоевывая право быть с ним рядом. Он повергает собственного отца, бога смерти, и сражается с Ймерх Ц’йирхтой, ни на кончик когтя не уступая ему. Когда же матери рода подступают к грозной его сестре Шакхатарши, требуя от нее приплода, она отвечает им смехом…
Шакхатарши: «Кого мне взять? Кто мне равен?» — им ответила.
Она: «Где тот могучий, где обладающий честью?» — говорит.
Она: «Где тот, известный победами, яростный?» — говорит.
«Кого мне взять, чтобы сильных детей родить?»
Она: «Один Ш’райра меня достоин», — ответила.
Все в страхе от нее отступили.
Веки Цмайши приоткрываются, хотя она по-прежнему погружена в свои мысли. Меж обметанных, пятнистых от старости складок кожи блещет зеленоватое пламя. «Мать выродка. Я должна была убить мать выродка. Я должна была решиться, приказать ему, приказать моему брату. Одна я могла бы родить приплод, достойный его…»
И вдруг М’рхенгла смолкает. Он молчит слишком долго, много дольше, чем разрешено.
Цмайши гневно распахивает глаза.
Дыхание замирает в ее груди, и все три сердца пропускают удар.
У вошедшего двадцать девять кос. Больше, чем у любого из живущих мужчин.
Выродок стоит перед нею.