12
Эмма сидела в кресле лицом к двери. Она ссутулилась, казалась маленькой, круглой, почти горбатой. На ней было широченное темно-зеленое платье, доходившее чуть ли не до полу, к коленям прислонена тонкая длинная трость. Когда Хью входил, глаза ее были прикованы к двери. Она была меньше, чем ему помнилось. Он смотрел на нее с высоты своего роста. От сознания, что он наконец в ее присутствии, что невозможное, несообразное все же произошло, у него захватило дух, он онемел и как будто даже снова остался один. Замерев, он только смотрел на нее.
Когда он пытался заранее представить себе эту минуту, картины ему мерещились неясные, однако достаточно мрачные. Он рисовал себе, как в порыве непреодолимого чувства бросается в ее объятия. Воображал потерю сознания. Воображал слезы, и нервный смех, и все самые нелепые виды замешательства. Но эта безмолвная встреча, страшная своей реальностью, совсем лишила его сил. Не то, чем Эмма была связана с ним, а то, что она вообще существует, - вот что потрясло его и отбросило на грань еще большего, чем прежде, одиночества. Словно не воссоединение состоялось, а лопнула струна.
Через какое-то время Эмма произнесла не то "Хью", не то "Н-ну", а может быть, просто вздохнула. Хью сел. Она очень постарела. В те мгновения, когда она являлась ему за эти годы, он не успел заметить, как она меняется.
Эмма подалась назад и чуть-чуть распрямилась. Потом сказала тихо, словно опасаясь, что от звука ее голоса его как ветром выдует обратно за дверь:
- Насытили свое любопытство?
- Не любопытство, Эмма, - сказал Хью. С облегчением он почувствовал в себе горячий прилив чувства, желание упасть на колени, возможность задрожать.
Эмма молча его изучала. Она не улыбалась, не выглядела ни торжественной, ни смущенной, скорее угрюмой и рассеянной. Потом она что-то сказала.
- Прошу вас, погромче, - попросил Хью. - Я стал очень плохо слышать.
- Я тоже. Я сказала, что вы совсем не изменились, но это, конечно, не так. Просто я уже привыкла к вашему лицу.
- Надеюсь, мой приход вас не расстроил.
- Не знаю, почему он должен был меня расстроить, - произнесла Эмма медленно и раздраженно. - Я могла бы не принять вас. Но мне, должно быть, тоже было любопытно. - И добавила: - Много времени прошло. Слишком много.
- Слишком много для чего?
Она только повторила:
- Слишком много. Слишком много. - И вдруг: - Чаю хотите?
- Хочу, если это вас не затруднит.
- Затруднит. И вообще, я предпочла бы чего-нибудь покрепче. Джин и все прочее вон в том шкафчике. Достаньте, пожалуйста.
Хью поднялся. Странно было ходить по этой комнате - все равно что ходить на картине или в зеркале, - и чувство неотвратимости наливало тело свинцом. Он бегло оглядел обстановку гостиной. С тех пор как он здесь был в последний раз, сменилось, вероятно, не одно поколение занавесок, по каким-то признакам он отметил, что вкус у Эммы стал значительно лучше, но многие вещи он узнал и очень явственно ощущал, что забрел в прошлое. Он поставил бутылки и стаканы на столик перед Эммой, возле ее очков, огромной пепельницы и синей пачки сигарет "Голуаз", и, приближаясь к ней, каким-то шестым чувством уловил, как состарилось все ее тело. Словно ее тело и его обнюхивали друг друга, как две старые собаки, а сами они смотрели на это со стороны. Рука Эммы лежала на ручке кресла, как осторожная ящерица. Сухая сморщенная кожа, коричневая от никотина, туго обтянула суставы. Ему показалось, что она затаила дыхание.
- Странно, - сказала Эмма, когда он отошел от нее. - Я всегда думала, что упаду в обморок, если мне еще доведется увидеть вас вблизи, но вот не упала. Самочувствие самое обычное. Только разговаривать мы не можем. Это встреча в царстве теней.
Хью испытал к ней смиренную благодарность - она хотя бы ожидала, что эта встреча ее взволнует. Он сказал мягко:
- Скоро мы сможем разговаривать. Вы только не умолкайте.
Черты ее с годами заострились. В лице появилось что-то голодное, свирепое, покрасневшие глаза не утратили блеска, но потемнели. Волосы как будто высохли, превратились в кудрявый темно-серый парик. Но он уже начал забывать, какой она была раньше, бледные призраки былого уносились, как листья, гонимые ветром.
- Я еще не уверена, что разрешу вам пробыть здесь так долго, - сказала Эмма. - Я не уверена, что мне хочется с вами разговаривать. Мое любопытство и так уже почти удовлетворено. Обсуждать прошлое я не хочу. Интересно, зачем вы пришли?
Хью не сразу нашел нужное слово.
- Потребность, - сказал он.
- Что? Говорите громче.
- Потребность.
- Вздор, - сказала Эмма и, отпив из стакана, поморщилась.
- Зачем вы пришли на похороны Фанни? - спросил Хью.
- Желание напоследок сделать гадость.
- Вздор.
Эмма коротко улыбнулась.
- Разве вы не видите, что я старая высохшая вещь вроде чучела крокодила? Подает голос, а внутри пусто. Искать сегодня во мне душу безнадежное дело.
Ее меланхолия скорее даже порадовала Хью. Он понял, как боялся, что найдет ее всем довольной, что она замкнулась в каком-то своем совершенном мирке, что ей ничего не надо. Он сказал:
- Полно, полно, не впадайте в уныние! Жизнь еще не кончена.
- Вы всегда были глуповаты, Хью, - сказала Эмма. - Видно, так и не поумнели. И чувства юмора у вас по-прежнему нет. Это одна из ваших обаятельнейших черт. Этакая имитация невинности. А теперь скажите мне, зачем вы пришли.
- Я же вам сказал. Я все время о вас думал, и мне было необходимо повидать вас.
- Ну вот, вы меня повидали.
- Я надеюсь, вы согласитесь, чтобы это было началом... началом дружбы. - Про себя он уже не раз говорил эти слова, но теперь они прозвучали беспредметно и не к месту.
- Дружбы, - повторила Эмма. Она точно взяла это слово двумя пальцами, подержала, а потом сказала угрюмо: - Вы не понимаете, с кем говорите. - И, помолчав, добавила: - Вы, наверно, столкнулись в подъезде с Рэндлом и Линдзи?
- Да. - Хью успел начисто забыть о сыне, и напоминание было ему неприятно. - Да. А эта женщина - ваша секретарша Линдзи Риммер?
- Да. Вон она. И вот. - Эмма указала на два снимка на своем письменном столе. - Удивительно хороша, верно?
Хью узнал толстые косы, широко расставленные глаза и веселый взгляд, в котором теперь прочел благодушную наглость.