- Знаю я его не особенно хорошо, - сказала Миранда. - Я с ним почти и не разговаривала. И насчет того, что он мне по душе, - это еще вопрос!
- Да брось, пожалуйста!
- Папе он тоже не по душе. Может, он догадывался?
- Говорю тебе, не о чем тут было догадываться!
Миранда вздернула брови, глядя на куклу.
Энн почувствовала, что задохнется, если не выйдет из этой комнаты. Опять заухала сова, распахнутое окно таило угрозу, словно в него вот-вот мог влететь Рэндл - как летучая мышь, неспешно хлопая шершавыми крыльями.
Будто уловив ее мысль, Миранда сказала:
- Папа ведь может вернуться в любую минуту. Вот сейчас мы в любую минуту можем услышать машину...
Обе замерли и прислушались, глядя друг другу в глаза. Тишина казалась чреватой звуками, и те, другие, кто тоже слушал, словно затаили дыхание.
Энн стало страшно. Она пошла к двери.
- Ну ладно, посмотрим. Больше об этом говорить не будем. Я и так наговорила лишнего. Посмотрим, чего хочет папа. Это были просто туманные предположения.
Уже взявшись за ручку двери, она заметила на одной из белых полок что-то необычное. К полке была пригвождена одна из кукол Миранды, пронзенная насквозь немецким кинжалом. Энн поглядела на это зловещее знамение. - Несчастная, за что ты ее так?
- Я ее казнила. Это ассирийская казнь. - Миранда сбросила одеяло и выбралась из постели.
- Довольно-таки варварская казнь. Смотри не озябни, маленькая. Ну, спокойной ночи. Не ломай себе голову над тем, что я говорила.
- Подожди минутку, - сказала Миранда. Похожая в пижаме на мальчика, задрав голову, она смотрела через стол на мать. Они были почти одного роста.
- Что бы папа ни сделал, это ничего не меняет.
- То есть как?
- В церкви-то развестись нельзя.
- На этот счет существуют разные мнения. - Энн ощущала не только страх, но и гнев и радостные толчки пробудившейся воли.
- Так что ты все равно будешь его женой, а он все равно будет твоим мужем. А вдруг он захочет вернуться позднее? Если ты сбежишь к кому-нибудь другому, он этого не сможет. Вдруг он вернется, будет звать тебя, искать, а тебя нет. Лучше ты его жди, тогда все будет хорошо. Ему всегда будет куда вернуться. Здесь всегда будет его дом, и, если ему будет плохо, он вернется сюда. - Она говорила со страстью, лицо покрылось легким пятнистым румянцем.
Энн заколебалась. Сказала, поворачивая ручку двери:
- Ну, там увидим. - Ей хотелось бежать.
- Нет, не увидим! - Голос Миранды звенел. - Папе обязательно будет плохо, он обязательно захочет вернуться, я знаю, мы должны его ждать. Глаза ее наполнились слезами.
Из сваленных в кучу вещей на столе она вытащила что-то и прижала к лицу. Затряслась от судорожных рыданий. - Я люблю папу. Никто не должен занять его место. Я не хочу быть падчерицей.
Энн шагнула к ней и тут увидела, что она держит в руке. Это был белый кролик Джойи, старая игрушка Рэндла. Значит, Рэндл не увез своих зверей. Просто Миранда забрала их к себе в комнату. Рэндл не увез их. Энн обняла Миранду вместе с Джойи, и, когда у нее самой потекли слезы и желто-красная головка прильнула к ее плечу, она с отчаянием почувствовала, как ее сразу размягчила, размагнитила, лишила сил прежняя любовь к Рэндлу.
31
Феликс затормозил, и темно-синий "мерседес" со скрежетом замер на месте. Передние колеса, кажется, врезались в какую-то клумбу. Он не стал проверять, выскочил из машины и посмотрел вверх, на темный фасад дома. Окно у Энн не светилось, света не было ни в одном окне. Время, правда, уже за полночь, и Энн, чью невразумительную телеграмму он получил в Лондоне всего два часа назад, несомненно, ждет его только утром. Как же быть? Он взошел на застекленное крыльцо, попробовал парадную дверь, она оказалась незапертой.
В темном холле он нашарил выключатель и постоял, озираясь. Тускло освещенный обшарпанный холл, полный притаившейся мебели, выглядел зловеще - через такое помещение мог неслышно пробираться ночной гость с ордером на арест в кармане. Феликс ощутил безотчетный страх - это он испугался себя, испугался, что своим внезапным бесшумным появлением может испугать других. А может быть, он и сам жертва? Он не понял телеграммы Энн.
На цыпочках он прошел в гостиную, зажег свет. Комната казалась заброшенной, словно в нее с месяц никто не входил. Пахло сыростью. Он включил электрический камин. Посыпались искры, что-то, видимо, было неисправно. Запахло горелым. Он снял пальто. Разумеется, он не станет будить Энн. Устроится где-нибудь здесь и подождет до утра. Он скептически посмотрел на диван - длинный, но по его росту недостаточно. Он подумал: черт бы побрал эти условности, почему я должен лечь и спать, когда я хочу одного - обнять Энн? Он знал, что не уснет, будет лежать и мучиться. Сердце бешено колотилось, оттого что Энн, его судьба, так близко. Он стоял, свесив руки, рослый, уравновешенный мужчина, и, недоумевая, ждал.
Послышался легкий шорох, вошла Энн, и оба, увидев друг друга, тихо вскрикнули. На ней был длинный темно-зеленый халат. Она подняла руку в знак приветствия и пробежала к окнам - задергивать занавески. Когда она дошла до третьего окна, он двинулся к ней, готовясь ее обнять, но она жестом остановила его, и они, как околдованные, замерли в нескольких шагах друг от друга.
- Я вас сегодня не ждала. Глупо было телеграфировать в такой час. Я думала, телеграмму доставят только утром.
- Энн, Энн, - сказал Феликс. - Вы мне нужны сейчас. Простите меня. Вы мне нужны сейчас. Энн, что вы решили? - Позднее время, полутемная комната и Энн так близко, бледная и тоненькая в длинном халате, - у него голова кружилась от бешеного желания.
- Ах, нет, - сказала она. - Ничего не выйдет. Я это и хотела вам сказать.
В глубине души он так и думал. Предчувствие явилось ему в дороге, как туман, налипающий на ветровое стекло. Но он сказал:
- Нет, Энн, этого я не могу принять. Вы сами не знаете, что говорите. Ведь вы меня любите. Наберитесь мужества, признайте это, я вас умоляю. Он говорил тихо, отрывисто.
- Ничего не выйдет, - повторила она, отвернувшись и приглаживая волосы.
- Это что же... Миранда?
- Нет, нет, это Рэндл.
- Горящий светильник, вся эта чепуха?
- В общем, да.
- Идиотство какое. - У Феликса руки чесались как следует ее встряхнуть. - Рэндл не вернется. С этим покончено. Навсегда. А если он когда-нибудь узнает, что вы тут сидите и ждете его, он решит, что вы это делаете ему назло. Скорее всего, так оно и есть. Отпустите его, Энн. Дайте вы бедняге свободу.