- Если ты хочешь сказать, что Энн не эгоистка...
- Я не это хочу сказать. - Рэндл заговорил быстрее. - Это меня не интересует. Для кого-нибудь другого она, может быть, ангел с крыльями. А для меня она - разрушитель, а разрушитель - это дьявол. В ней есть какая-то примитивность, от которой все, что я ни делаю, теряет смысл. Эх, не могу я объяснить.
- Если ты хочешь сказать, что она мешает тебе заниматься писательством...
- Нарочно она ничему не мешает. Мешает ее суть. И не в одном писательстве дело. Неужели ты не замечаешь, что я вяну у тебя на глазах? Неужели это не заметно всем? "Бедный Рэндл, - говорят люди, - от него почти ничего не осталось". Мне нужен другой мир, оформленный. Мне нужна форма. О черт, как я вяну! - Он вдруг рассмеялся, повернулся лицом к Хью и отнял у него розу.
- Форма?
- Да, да, форма, структура, воля, что-то, с чем можно бы схватиться, что заставило бы меня _быть_. Форма, вот как у этой розы. У Энн ее и в помине нет. Она вся бесформенная, дряблая, разлапая, как какой-то несчастный шиповник. Вот это меня и убивает. Губит мое воображение, не оставляет ни одной опоры. А, да тебе этого не объяснишь. Ты-то сумел не увянуть. В общем, неважно. Выпить хочешь?
- Нет, благодарю. И что же ты...
- Я здесь задыхаюсь, - сказал Рэндл, нетвердой рукой наливая виски в один из стаканов. - Ненавижу эту нескладицу.
- Почему же ты не...
- Энн - истеричка.
- Неправда, и ты это отлично...
- А-а, к черту. Прости, нервы у меня никуда. Выпей ты ради бога.
Хью налил себе виски и сел напротив Рэндла - тот уже опять сидел у стола, весь выжатый, опустошенный, и роза свисала у него между пальцев. Хью отпил хороший глоток. Что-то передалось ему от неистовой вспышки Рэндла, и он, глядя прямо перед собой, ощутил приятный всплеск энергии, как будто бы никак не связанный ни с обмякшей фигурой сына, ни с тем семейным взрывом, который предвещали его слова. Он окинул взглядом комнату Рэндла, немного женственную комнату, где пыльный солнечный свет перемешал и окрасил в пастельные тона разбросанные книги, выгоревший кретон, подушки, фарфор, цветные гравюры. И решился:
- Я не ошибаюсь, это Эмму Сэндс я видел на кладбище?
Рэндл выпрямился, как от толчка. Он сунул розу обратно в воду. Пригладил волосы, отвел глаза, снова поднял их на Хью и ответил:
- Да, она там была. Ты ее видел?
- Мельком. А кто это был с ней?
- Некая Линдзи Риммер, так, кажется. Ее секретарь и компаньонка. Рэндл старательно согнал с лица всякое выражение. Он откинулся на стуле к своему дивану-кровати и протянул руку туда, где на клетчатом, синем с белым, валлийском покрывале сидели, обнявшись, старенькие игрушки - собака Тоби и кролик Джойи. Ожидая, что еще скажет Хью, он взял Тоби и посадил к себе на колено.
- Ты бываешь у Эммы?
- Так, знаешь ли, изредка.
- Где она теперь живет?
- Ноттинг-Хилл-гейт, - сказал Рэндл и добавил: - Все там же.
Пока они говорили, между ними опустилась глубокая тишина, словно все другие звуки в комнате погасли.
Хью молчал, а Рэндл все смотрел на него пристально, хотя и без всякого выражения и гладил игрушечную собаку. Молчание длилось долго, в нем противно клокотало то, что могло бы быть сказано. Эту тему удалось только назвать, развивать ее оказалось невозможно. Одно имя и то уже разбудило отголоски.
Хью поежился и встал.
- Ну так, - сказал он. - Жаль, жаль, что ты не едешь с нами в Сетон. Пойду, надо все-таки вытереть эту посуду, если Пенн не удосужился.
4
- Молодец Феликс, он так мило относится к Энн, - сказал Хью.
Он задержался с Милдред Финч в большой оконной нише ее гостиной, пока она ставила в синий фарфоровый кувшин старомодные розы, которые привезла ей Энн. За окном, по ту сторону лужайки, в тени огромного кедра сидели на скамье Энн с Феликсом, братом Милдред. Здесь солнце уже высушило сад, и в открытое окно лился теплый запах скошенной травы и ублаготворенной земли. Темно-зеленые тени деревьев только начали уплотняться и вытягиваться, а краски разгораться ярче в преддверии вечера. Позади кедра отливала темным лаком поверхность медлительной речки, пропадавшей из глаз там, где за густой бамбуковой рощицей еле виднелся мостик восемнадцатого века. На переднем плане, перед домом, Хамфри, сухощавый и элегантный, в белой рубашке без пиджака, осматривал клумбы, время от времени бросая взгляд за речку, где в чаще каштанов то появлялись, то исчезали Пенн и Миранда, причудливые полувзрослые создания, стесняющие друг друга, не умеющие ни отдохнуть вместе, ни поиграть.
- Да, он милый мальчик, - рассеянно отозвалась Милдред. Она воткнула белую с зеленым глазком Мадам Арди между двумя лиловатыми, розовыми по краям Луизами Одье и отступила, чтобы полюбоваться эффектом. - И все-таки надо признать, - сказала она, - что никто не составляет букетов изящнее, чем Энн. Я очень надеюсь, что она и в этом году будет участвовать в конкурсе Женского института на лучший букет. Мне доставляет истинное удовольствие, когда ей удается утереть нос этой Клер Свон.
Хью чувствовал себя очень усталым, его больше обычного мучил звон в ушах, казавшийся сегодня неумолчным ропотом далеких голосов, и он возразил обиженно: - Клер была к нам очень добра это время. - Злословие Милдред, легкое, но почти никого не щадящее, иногда удручало его.
- А почему бы и нет? - сказала Милдред. - Ей это ничего не стоит и к тому же утоляет ее любопытство. Но сколько бы она ни поджимала губы, на самом деле ей бы очень хотелось, чтобы ее Дуглас был сильным, страстным мужчиной вроде Рэндла.
Верно ли, что Рэндл сильный, страстный мужчина? Трудно сказать, думал Хью. Присев на ручку кресла, он устремил взгляд в окно, на белоснежный, пышно волнящийся затылок Хамфри, непутевого, но счастливого Хамфри.
- Как вы думаете, Рэндл уйдет от Энн? - спросила Милдред и добавила к букету слева две Бель де Креси.
- Конечно, нет, - сказал Хью. - Он ерепенится, но никуда он не уйдет. Энн его раздражает, но только Энн способна его и утешить. - Равнодушное любопытство Милдред было ему неприятно. Но он не только хотел отмахнуться от нее, он верил в то, что говорил. Не первый раз он видел сына в таком состоянии. Взгляд его снова задержался на детях, резвящихся за рекой. В памяти возникли странные слова, которые утром произнес Рэндл: "Мне нужен другой мир, оформленный" - и еще: "Ты-то сумел не увянуть". На секунду он смутно почувствовал, что завидует Рэндлу. Потом мелькнула парадоксальная мысль, что, может быть, Рэндл завидует ему. Видит в нем человека, который справился со своими трудностями.