— Сейчас, сейчас, — сказала Линдзи. Опустившись рядом с ним на колени, она расстегивала его рубашку. Он коснулся её груди. Он узнал её грудь. Потом рука его дернулась кверху — это Линдзи через голову стягивала с него рубашку. А потом она потянулась к его поясу.
— Не надо, я сам. — Он сел на пол и разделся до конца.
Линдзи лежала на кровати поверх одеяла. Рэндл, стоя на коленях, смотрел на нее. Потом взглянул на её лицо. Глаза их словно стали огромными и светились, так что они как будто были вдвоем в большой пещере. Медленно подтянувшись, он сел на край кровати. Потом отвернулся от Линдзи и закрыл лицо руками.
— Ну что ты, милый, что ты? — шепнула Линдзи, гладя его по спине.
— Ничего не выйдет, — сказал Рэндл. — Черт, я этого и боялся.
— Неважно. Обними меня.
Он лег рядом, зарылся в неё лицом. Крепко обхватил её обеими руками.
Через минуту она сказала:
— Отдохни. Это неважно.
— Нет, важно. Зря я столько говорил про Эмму. Я отравился.
— Эмма теперь ни при чем. Она больше не имеет значения.
— А-а, да, больше не имеет. Знаешь, Линдзи, Эмма мне, в сущности, пожалуй, не нравится.
— И мне тоже. Пожалуй, она мне даже неприятна.
— И мне.
— Пожалуй, она мне даже противна.
— И мне. Ох, Линдзи…
Еще через несколько минут он сказал:
— Ты знаешь, кажется, все будет хорошо.
16
— Еще чашечку кофе? И печенья? — сказала Энн.
— Благодарю, милая, — сказала Эмма.
Близилось время второго завтрака, а она все жевала. Она ела не переставая чуть ли не с самого приезда, точно перед тем её морили голодом. Или, подумалось Энн, точно хотела съесть все, что вокруг себя видела.
Энн удивилась, была даже шокирована, когда Хью объявил, что собирается привезти в Грэйхеллок Эмму Сэндс. Очень уж мало времени прошло после смерти Фанни. Однако мысль, что этот визит неприличен, скоро сменилась другой — что это страшная морока. Нэнси Боушот болела или притворялась больной, Миранда всю неделю проводила дома, потому что в школе был карантин по краснухе. Энн и так еле справлялась с хозяйством, где уж тут принимать гостей! В комнатах было пыльно, неубрано. Она несколько дней вставала на полчаса раньше, чтобы навести хотя бы видимость порядка. От предложения Клер Свон помочь ей с цветами она отказалась, а потом пожалела, что отказалась. К приезду гостей она успела дойти до крайней степени усталости и раздражения.
И Эмма сразу повела себя странно и нельзя сказать чтобы успокаивающе. Вместо того чтобы погулять по саду с Хью, предоставив Энн готовить завтрак, она привязалась к Энн. Устроилась у окна в гостиной, курила бесконечные сигареты, одновременно поедая печенье, и брала интервью у всех имеющихся в наличии обитателей Грэйхеллока, вплоть до Боушота. Особенно много времени и внимания она уделила детям. Пока длились сами интервью, Энн убегала в кухню, чтобы успеть хоть что-то сделать, но каждый проинтервьюированный снова вызывал её оттуда. Словно в дом нагрянул правительственный инспектор.
Единственным, кого она не допускала пред свои очи, был Хью. Этот несчастный, будучи изгнан из дому, прохаживался по краю залитой солнцем лужайки, грыз ногти и бросал тоскливые взгляды на окна, в то время как остальные домочадцы, как персонажи в пьесе, входили и выходили, спеша выполнить желания Эммы. Вот и сейчас Миранда, вооружившись садовыми ножницами, вприпрыжку неслась через лужайку — её отправили нарезать букет французских роз для высокой гостьи. Пенн бежал за ней следом, как скворец за трясогузкой.
Энн, в дыму от дешевых сигарет, ходила взад-вперед по гостиной. Эмма странно действовала на нее: вселяла какое-то нетягостное беспокойство. Она и раньше не испытывала неприязни к бывшей любовнице своего свекра, только некоторое любопытство, и думала, что для неё этот день обернется нудной и ничем не примечательной суетой где-то на заднем плане. С удивлением она обнаружила, что ей, напротив, уготовано место на авансцене. С ещё большим удивлением она почувствовала, что атмосфера отзвучавшей драмы, окружавшая Эмму, бодрит её, более того — радует. Словно Эмма прибавила ей сил, уделила ей от своей более яркой личности света и красок.
Первое впечатление от известной писательницы разочаровало Энн. Она смутно ждала чего-то более эффектного, а эта ссутулившаяся пожилая женщина с медленными движениями и повадкой инвалида, выглядевшая старше, чем она, судя по всему, могла быть, сначала показалась ей чуть ли не жалкой. Но лицо у неё было умное. И почему-то лицо это внушало тревогу. От тревоги Энн так и не отделалась, но, проведя в обществе Эммы совсем немного времени, она оживилась в ответ на дружелюбное, понимающее любопытство своей гостьи и заговорила так, как не говорила уже много лет. Появилось ощущение расслабленности, как в теплой соленой ванне. Появилось приятное чувство, будто её, смешно сказать, обольщают.
А между тем разговор шел несвязный, пустяковый, о том о сем. Эмма расспрашивала её о детях, о питомнике, о её знакомых в деревне, о телевизоре Боушотов и о рецепте айвового джема, который Энн обещала достать для неё у Клер Свон. Единственной темой, которой они не касались, был Рэндл.
После памятного визита Милдред Финч Энн пребывала в довольно-таки несчастном состоянии. Милдред заставила её пережить две встряски — одну в связи с Рэндлом, другую в связи с Феликсом, и две эти неотступные заботы нелепо перепутались в её сознании. Энн вполне искренне сказала тогда, что не хочет знать, чем занят Рэндл в Лондоне. Она вовсе не жаждала, чтобы воображение рисовало ей картины его неверности. Милдред это, конечно, показалось бы невероятным, но она и раньше никогда не любопытствовала насчет того, как Рэндл проводит время, когда отлучается из дому. И правильно делала — это она поняла после того, как Милдред неожиданно прояснила обстановку, назвав определенное имя. Теперь, когда она знала соперницу по имени, вся ситуация казалась иной, временами невыносимой, и вокруг предмета, обретшего имя, мерцало, отбрасывая на него неясные, но зловещие отблески, пламя гнева и ревности, которых раньше не было. Энн страдала. Она не спрашивала себя, любит ли она ещё Рэндла. Может быть, после стольких лет вообще не было смысла говорить о любви, кроме как о слепом, но прочном убеждении, что они нерушимо принадлежат друг другу. То, что так крепко срослось, она в мыслях ещё не начала разрывать на части.