— Его письмо, это был такой удар. — Энн отняла у него руку и прижала ладони ко лбу. — И письмо такое ужасное. Я, вероятно, уже давно ждала чего-то в этом роде. Но когда так стукнет, это совсем другое. Рэндл мне иногда и раньше писал, просил выслать книги или ещё что-нибудь. Вполне хорошие были письма. Но у меня при виде его почерка всегда сердце переворачивалось.
Феликс сжал зубы, чтобы не разразиться язвительной тирадой насчет того, какого он мнения о её муже. Но только робко коснулся её плеча.
— Понимаете, он всегда приезжал на рождество и на день рождения Миранды и вообще довольно много жил дома. В последний раз было, конечно, страшно тяжело. Но обычно бывало не так уж скверно. Удивительно, чего только не стерпишь в браке. И я все думала, может быть, ещё наладится. Когда болела Фанни, и правда как будто наладилось. Ох, Феликс, такая долгая дорога, столько надежд и страданий — и вот куда привела…
— Вы-то ни в чем не повинны, — сказал Феликс.
— Неправда, — простонала она. — Такое всегда бывает по заслугам.
— Не согласен. Но разве именно сейчас вы этого… не ждали?
— Почему именно сейчас? А впрочем, я бы могла догадаться. Он на прошлой неделе тайком приезжал проститься с Мирандой. Мне Нэнси Боушот рассказала.
— А Миранда не рассказала?
— Нет. И я ничего не стала ей говорить. О господи, как больно! — Она приложила руку к груди. — Он увез свои игрушки, — добавила она. — Тут уж я должна была понять, что это конец.
— Игрушки?
— Да, звучит это идиотски, но он держал их около своей постели, они у него с детства были — игрушечная собака и…
Она умолкла, тяжело переводя дыхание. Потом крупные, частые слезы побежали по её щекам, и она уронила голову. Феликс был ошеломлен. Он обнял Энн и привлек её к себе. С глубоким вздохом склонил лицо в её прохладные бледные волосы. Вот то, чего он ждал много лет.
В кухню вошла Миранда и со стуком закрыла за собой двери. Феликс тихонько отпустил рыдающую Энн. Энн достала платок, высморкалась, сказала:
— Простите.
Миранда подошла ближе, вгляделась в красное, мокрое от слез лицо матери, прислонилась к её плечу и перевела взгляд на Феликса. Он отодвинулся вместе со стулом и встал.
— Феликс, — сказала Энн, обняв одной рукой Миранду. — Будьте добры, попросите Дугласа, чтобы он всем велел уйти.
— Хорошо. И Дугласу тоже уйти?
— Да. Скажите, я ему позвоню.
— И мне тоже уйти?
— Да, пожалуйста. Я вам позвоню через некоторое время.
Феликс нехотя направился к двери. Ему так хотелось ещё подержать Энн за руку. Подходя к двери, он услышал странный звук и оглянулся. Миранда, уткнувшись лицом в плечо матери, истерически рыдала. Он вышел, оставив их утешать друг друга.
25
В двадцатый раз Энн посмотрела в окно, и сердце у неё подскочило, когда она наконец увидела, что темно-синий «мерседес» въезжает в ворота.
С отъезда Рэндла прошла неделя, немногим больше недели. Ей казалось, что она с тех пор прожила сто лет. Она была изумлена и напугана тем, как ей больно. Раньше, думая о том, как все может сложиться, она воображала, что среди всего прочего почувствует хоть какое-то облегчение. Но облегчения не было: только сплошная боль утраты и приступы неистовой ревности. Ее удивило открытие, что она способна ревновать: почему-то — ясно, что по недомыслию, — она считала себя выше ревности. Теперь же ревность буквально душила её. Рэндл при всем своем невыносимом характере и пороках все же был её Рэндлом, и так она о нем думала, даже когда уже догадывалась, даже когда уже знала, что у него есть другая женщина. Он был своим, как становится своей хроническая болезнь, когда знаешь все её повадки и не мыслишь себя без нее. Он принадлежал ей и был в ней, это и значило его любить, в счастье и в горе она была одно с Рэндлом. И она действительно верила, что их брак, пусть в искалеченном и уродливом виде, все же будет длиться. Но Рэндл, который ушел совсем, Рэндл, который отсылает её к своему поверенному, — это было ужасно сверх всякой меры, и она не была подготовлена к тому, чтобы это перенести.
Она места себе не находила, тосковала по нему острой, бесплодной тоской, страдала какой-то болезненной формой вторичной любви. Раньше его отсутствие не значило так много, не ощущалось так сильно. Это было не настоящее отсутствие. Теперь же весь дом дышал этим отсутствием, гремел им. Она стала бояться своего дома, особенно по ночам. Словно теперь, когда Рэндл уже не мог её защитить, всегдашнее его равнодушие обернулось чем-то более зловещим. На темных лестницах, в безмолвных пустых комнатах ей чудилась мрачная враждебность. Тянуло бросить здесь все и куда-то уехать.
В тот первый день, когда Энн, успокоив Миранду, вышла в гостиную, Милдред в обществе смущенного Феликса все-таки ждала её и очень сердечно пригласила погостить в Сетон-Блейзе. Пожить в другом доме, комфортабельном и приветливом, наконец, просто чистом и прибранном, отдаться чужому попечению и заботам — это было страшно соблазнительно, но Энн отказалась. У неё были свои причины для того, чтобы пока не ехать в Сетон-Блейз. Тогда Милдред предложила забрать к себе детей, но Энн и на это не согласилась. Она не хотела разлучаться с Мирандой, а отослать Пенни одного было бы жестоко, ведь ему, вероятно, кажется, пусть и ошибочно, что как раз сейчас он может быть полезен своей маленькой кузине. Миранда после той истерики угрюмо замкнулась в себе, и Энн могла только догадываться о её мыслях и терзаниях. Хью приезжал два раза, но казался погруженным в себя, чем-то обеспокоенным и ночевать не оставался, как она его ни уговаривала.
Энн написала Рэндлу на его лондонский адрес, что не хочет разводиться. Написала холодно — в сложившейся обстановке писать иначе, умолять или сетовать было немыслимо. Но от этой холодности у неё самой внутри все застыло, и она уже чувствовала себя во власти какой-то машинной необходимости. В прошлом, как бы Рэндл ни буянил и ни паясничал, она никогда не бывала с ним холодна и редко сердилась. Она и сейчас не питала к нему злобы. Этому, возможно, ещё надо будет научиться, чтобы выжить. Она написала и поверенному, что не желает пока обсуждать процедуру развода. Не то чтобы она рассчитывала, что Рэндл вернется, и, конечно, она понимала, что рано или поздно придется дать ему развод. Но не могла она, даже после этого сокрушительного удара, так сразу отказаться от всех своих заветных надежд.