Он поднял глаза на Энни и сказал:
– Пока я буду зашивать рану, неплохо было бы процедить ивовый отвар.
– Мистера Паркера я привел, сэр, а вот Уолша найти не смог, – доложил Нэш, влетая в комнату.
– Поздравляю, но я уже закончил, – буркнул Спренгер, укрывая Хэпа. – Можете сказать ему, пусть отправляется досыпать.
– Да, но…
– Прижег рану бромом, – сообщил ему Спренгер, поднимаясь со стула, чтобы уложить медицинские принадлежности в свой чемоданчик. – Если гнойные выделения не прекратятся и утром, значит, дело ясное – не сработало.
Склонившись над Уокером, он спросил:
– Ну, как, Хэп, все нормально?
Тот ничего не ответил.
– Без сознания, – заключил доктор. – Это, конечно, неплохо, но теперь заставить его что-нибудь проглотить будет потруднее. Нэш, вы сможете сделать это так, чтобы он не поперхнулся и, не дай бог, не умер?
– Постараюсь, сэр.
– Это все равно, что кормить ребенка – понемногу за раз. Вы ведь знаете, как это делается, не правда ли?
– Но я даже не женат, – напомнил ему Нэш.
– Я могу это сделать, майор, – предложила Энни, которая в этот момент поднесла чашку с отваром.
– Вам самой место в постели, – ворчливо произнес Спренгер. – Так что можете возвращаться вместе со мной. Да и к тому же здесь есть дежурный, мистер Нэш.
– Прошу вас, мне ведь все равно не заснуть.
– Если не хотите пить настойку опия, могу дать отвар из ромашки.
– В этом нет необходимости. Я чувствую себя нормально, поверьте мне.
Переведя взгляд на Нэша, доктор приказал ему:
– Если она передумает, проводите ее домой, ясно? А вам, мистер Паркер, советую хорошенько выспаться на тот случай, если нам завтра придется пилить.
– Никаких изменений в ваших распоряжениях насчет капитана Уокера, сэр? – спросил Нэш.
– Давайте ему отвар из ивовой коры каждые два часа до самого утра. И еще – четверть грана морфия в полночь, затем повторить примерно в пять утра.
– Да, сэр.
Спренгер откатил рукава и протянул руку за шинелью:
– Если ночью не понадоблюсь, приду часам к шести утра.
После того как Спренгер и Паркер ушли, Энни села рядом с кроватью Хэпа Уокера и, время от времени погружая салфетку в отвар, принялась капать жидкость в рот больному – как делала раньше. Подняв глаза, она увидела, что Нэш неотрывно смотрит на нее.
– Собираетесь сидеть здесь всю ночь?
– Не знаю.
Казалось, его что-то беспокоит. Наконец, поборов смущение, он выпалил:
– Понимаете, могут начаться разговоры. То есть я хочу сказать, вы ведь женщина, а я – мужчина, и…
– А сколько вам лет, мистер Нэш?
– Двадцать три, мэм.
– Ну, а мне этим летом исполнилось тридцать.
Сказав это, она возвратилась к своему занятию и в очередной раз погрузила салфетку в чашку.
– Ну, пожалуйста, хоть немножко еще, – уговаривала она Уокера.
– Но вы же не настолько старше меня, чтобы годиться мне в матери, – продолжал Нэш за ее спиной. – И после того, что с вами случилось…
Она вздохнула:
– После того, что со мной случилось, разговоры начнутся в любом случае, и тут ничего не поделаешь: остановить я их не могу. Как я, по-вашему, должна себя вести – прятаться, что ли?
– Что вы, конечно, нет. И все-таки…
Отставив чашку в сторону, она снова повернулась к Уокеру и сухим углом салфетки вытерла ему рот.
– Разве я виновата, сэр, что мне слишком хотелось жить, чтобы умереть? – устало произнесла она. – Но если вас это так беспокоит и вы не хотите сидеть здесь со мной, можете перейти в другую комнату.
– Я имел в виду не себя; дело не в том, что я так думаю, миссис Брайс, – неуклюже оправдывался он. – Я имел в виду вас.
Она почувствовала, как ее охватывает волна гнева:
– Можете не волноваться на мой счет. Я не из тех женщин, кто нуждается в жалости.
– Извините. Вам, должно быть, пришлось нелегко, – пробормотал он.
Услышав это, она вскинула голову и ровным, сдержанным тоном проговорила:
– На эту тему я не собираюсь говорить ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Ни с одним человеком.
– Я и не пытался совать нос в чужие дела, мэм. Я просто хотел сказать… – не зная, как закончить, он вздохнул и неуверенно произнес: – Что ж, раз вы будете с ним сидеть, я, пожалуй, пойду в операционную и наведу там порядок, чтобы к утру все было готово. А если… э-э… – добавил он, замявшись, – если нужна будет помощь, позовите меня.
– Хорошо.
Следующие четверть часа после его ухода Энни была занята тем, что вливала в Хэпа Уокера остальную часть лекарства. Закончив, она медленно встала со стула и подошла к окну. Небо почти очистилось от облаков, и в лунном свете тысячами искорок переливался снег. Обледеневшие ветки небольшого деревца провисли под тяжестью наледи почти до земли. Повсюду царили покой и тишина.
Отвернувшись от окна, она бросила опасливый взгляд в направлении операционной и после некоторых колебаний подошла к ней и закрыла дверь, соединяющую ее с лазаретом. Затем возвратилась к кровати Уокера, немного постояла в раздумье, глядя на него, и с решительным видом взяла в руки таз. Почему бы, в конце концов, ей не обмыть его? И она налила в таз воды, говоря себе, что в физическом облике этого человека нет ничего такого, чего она раньше не видела. Намочив и выкрутив кусок ткани, которым до этого пользовался майор Спренгер, она стала вытирать Уокеру лоб, отводя назад его волнистые каштановые волосы.
Хотя большинство людей и не назвали бы его в полном смысле слова красавцем, у него была привлекательная внешность – прямой нос, хорошо очерченный подбородок, волевое лицо. Несмотря на кое-где проглядывающую седину, его взъерошенные волосы придавали ему почти мальчишеский вид. Впечатление усиливали затаившиеся в уголках глаз и губ морщинки, отчего казалось, что он вот-вот улыбнется. На вид ему было между тридцатью пятью и сорока годами.
Сняв с него одеяло и расстегнув ночную рубашку, она вымыла ему шею и грудь. Затем неуверенными движениями подтянула рубашку вверх и начала очень осторожно мыть ему живот и левую ногу. Правую, больную, ногу она не трогала.
Вытирать его она не стала, дав высохнуть мокрой коже, после чего аккуратно опустила рубашку и уголком простыни принялась обмахивать ему лицо. Затем утомленно откинулась на спинку стула и стала молиться.
«Прошу тебя, господи, – произносила она про себя, – не дай умереть этому достойному человеку».
В то же время она спрашивала себя, что же такого в этом по сути незнакомом ей человеке, что заставляет ее молиться за него. Ведь даже за себя она никогда не молилась. Должно быть, решила она, на нее подействовало все то, что она узнала о нем от майора Спренгера.
Единственным источником света в комнате был желтый мерцающий язычок пламени, героически продолжавший гореть внутри закопченного стекла лампы, а единственным звуком – свистящее, неровное дыхание Хэпа Уокера. Она плотно сомкнула сухие, нестерпимо зудящие веки, затем, открыв глаза, наклонилась вперед и коснулась его лба. Трудно было ожидать чего-то иного: жар у него по-прежнему не спадал.
Пережить весь этот день ей помогло нервное возбуждение, а сейчас в ней что-то надломилось, и она ощущала это и морально, и физически. У нее болело все тело, до последней косточки, и ей трудно было заставить себя о чем-то думать. Она понимала, что надо бы позвать мистера Нэша с тем, чтобы он сменил ее, а самой возвращаться в дом Спренгеров, но сама мысль о сне в мягкой постели казалась ей невыносимой.
В ее воображении возник улыбающийся, нарядный Итан. Они стояли в гостиной дома его преподобия Хелтона в Остине. Итан держал ее холодную руку в своей горячей и говорил священнику, что они хотели бы пожениться. Она хорошо помнила этот день, в самых мельчайших подробностях; ей запомнилось даже, во что они были одеты: он – в узорчатый жилет и темно-синий саржевый костюм, купленный им специально для этого события, она – в платье из васильково-голубого шелка с плотно облегающим лифом и плиссированной юбкой. Платье она сшила сама по выкройке, заказанной по почте. Перед венчанием Итан сделал ей галантный комплимент, сказав, что ее наряд прекрасно сочетается с цветом ее глаз.