– Спиртное, что ли?
– Точнее, виски.
– Я вижу, вы довольно много пьете.
Он, казалось, задумался на минутку, затем пожал плечами:
– Не знаю. Можно и так сказать.
– Я так и говорю.
– У каждого человека должны быть недостатки, иначе жить на свете неинтересно. Вот у вас, Энни, есть какие-нибудь недостатки?
– Мне кажется, вы пьяны.
– Абсолютно нет. – Он с трудом поднялся с кресла, подошел к Энни и протянул ей бутылку. – Не тратьте времени на козье молоко, Энни. Если хотите обо всем забыть, это самое надежное средство. В бутылке можно утопить любые горести и печали.
– Я не нуждаюсь в этом. – Не сомневаясь, что он выпил уже достаточно много, она предложила: – Может, хотите кофе? Я вмиг сварю.
– Нет. Я же сказал, у меня ни в одном глазу, – для убедительности он поднес бутылку к ее лицу и показал пальцем: – Вот видите, почти полная. И с чего вы взяли, что я пьян?
– Мне казалось, что этого следовало ожидать.
– А он пил?
– Кто?
Рука с бутылкой указала в сторону пианино:
– Ваш супруг.
– Нет. По крайней мере, не часто. А пьяным я его вообще никогда не видела.
– Неудивительно – у него были вы.
– Не вижу, какая здесь связь.
– Еще и какая. Счастливые мужчины не пьют. Если не верите, спросите у меня. Я ведь, знаете ли, был когда-то счастливым.
– Пока вас не ранили?
– Не знаю. Может быть. Хотя нет, еще до этого, – решил он. – Стало быть, вы хотели бы уснуть? В таком случае приготовьте себе пуншу.
– К сожалению, не умею. Знаете что, возьму-ка я все-таки кофейник и сварю кофе.
– Думаю, плита на кухне уже остыла. Может, пойти и разжечь ее?
– Я и здесь могу его сварить.
– А мне так нравится бывать на кухне, – произнес он. – Ну а посреди ночи сидеть за кухонным столом будет особенно приятно. Пойду-ка я разожгу плиту.
– Ладно. А потом я сварю кофе.
– Я вам никогда не говорил, что не отношусь к любителям этого напитка?
– Ах да, действительно говорили, – вспомнила она. – Вы еще положили в чашку целых три ложки сахара, когда пили его у Спренгеров.
– Было дело. Всякий, кто когда-нибудь ездил с Клеем, потихоньку начинал ненавидеть эту бурду. Его кофе был больше похож на жидкую грязь.
Все это время Хэп не отрывал глаз от Энни, любуясь ее красивым лицом, спадающими на плечи светлыми волосами, ладной фигурой в выцветшем фланелевом халате, нежной шеей, выглядывающей из ночной рубашки под халатом. Наконец он задумчиво произнес:
– Не укладывается в голове, как такая женщина, как вы, может прозябать в этой глуши, общаясь с такими, как я. Вы ведь и сами это понимаете, признайтесь?
– А куда мне ехать? Это все-таки мой дом, – напомнила она ему. – Ну хорошо, раз вы не хотите кофе, как насчет чая?
– Чая? – механически повторил он.
– Что вы имеете против чая? Он ведь не козье молоко. И не кофе.
– Ладно, пусть будет чай.
Последовав за Энни на кухню, он поставил бутылку на стол и, пока она зажигала фонарь, занялся плитой.
– Некоторые угольки еще тлеют, так что плита еще не совсем погасла – как говорится, еще волочит.
– Волочит?
– Ну да, то есть вроде бы уже скончалась, но еще не поздно ее вернуть к жизни.
Наблюдая за тем, как он разжигает огонь, она вынуждена была признать, что он действительно не выглядит пьяным, хоть его поведение и кажется несколько необычным. Должно быть, на него что-то нашло, решила она, и скорее всего причина в ноге. Мужчины странно реагируют на свои недуги. В отличие от большинства женщин, которых она знала, они считают, что если с их организмом что-то неладно, так они уже не совсем полноценны. А Хэп, который столько лет жил активной жизнью рейнджера, переносит это вдвойне болезненно.
В кухне было довольно холодно, но он, казалось, этого не замечал. Она сидела, энергично терла руки и никак не могла дождаться, когда же станет тепло. В конце концов, не выдержав, она встала из-за стола и принялась ходить по кухне, доставая и выставляя на стол все необходимое – металлическую коробку с чаем, чайничек для заварки, чашки и сахарницу. Затем, налив в металлический чайник воды из ведра, она с надеждой спросила:
– Ну как, дело движется?
– Вроде бы.
Хэп выдвинул задвижку дымохода и, то открывая, то закрывая дверцу плиты, терпеливо раздувал огонь. И наконец Энни увидела первые языки пламени. С помощью ножа она сняла с коробочки крышку и заглянула внутрь. За эти три с лишним года чай высох до такой степени, что стал хрупким и ломким, легко рассыпаясь в порошок. Надеясь, что горячая вода сможет его оживить, она положила в фарфоровый чайничек три полные ложки чая.
– Дать вам хлеба с джемом к чаю?
– Как хотите.
Хэп поставил чайник с водой на плиту и сел за стол.
– А я и не знал, что джем хранится так долго, – сказал он, глядя на полную банку.
– Ну что вы, эту банку привезла мне Мэри – я имею в виду миссис Уиллетт. Пока вас не было, мы выбросили все, что было на полках.
– И мясные галеты тоже?
– Нет, она взяла их с собой – хотела попробовать дома. Когда я сказала, что вы отдали за банку целый доллар, она просто не позволила ее выкинуть.
– В таком случае я ни за что не ручаюсь, Энни, – пробормотал он, качая головой. – Возможно, вы видели своих соседей в последний раз, и вам придется вспахивать поле одной.
– Клянусь вам, Хэп, я ее предупреждала. Но она была уверена, что сможет каким-то образом обработать консервы и сделать их съедобными.
Свет фонаря зажег вокруг волос Энни мерцающий ореол, придавая ее облику почти неземную красоту. Глядя на нее, он забыл и об Аманде Росс, и о Клее Макалестере, и обо всем остальном. Энни слишком еще молода, слишком хороша собой, чтобы заживо похоронить себя. Как бы ей плохо ни приходилось эти три года, что бы с ней ни случилось, трудно поверить, что все умерло в ее душе. Что-то живое в ней обязательно должно остаться. И сейчас ему больше всего на свете хотелось быть тем человеком, который сможет разбудить в ней это живое.
– Что с вами, Хэп?
– Со мной? Ничего.
– Но у вас такое странное выражение лица.
– В самом деле?
– Ну да.
– Просто я думал, как здесь у вас хорошо и как было бы славно жить в подобном месте. Я представил себе: уютный дом, муж, жена, пара детишек – так оно ведь и должно быть, – мечтательно проговорил он.
– Да, но так, к сожалению, не всегда бывает, а если и бывает, то ненадолго.
– Мне, наверно, никогда до конца не понять, сколько я потерял, прожив жизнь один. Вы-то, по крайней мере, имели все это, пусть даже и недолго.
– Слишком недолго, – вздохнула она и без всякой паузы произнесла, резко меняя тему разговора: – Между прочим, послезавтра Рождество.
– Я знаю, Энни, но для меня Рождество не так уж много значит.
– Да, вы говорили об этом.
– В те времена, когда мы были вместе – Клод и другие мои братья, – все было иначе. Тогда мы отмечали все праздники. А потом, после войны, особенно с тех пор, как умерла мама, все потеряло смысл. – Хэп помолчал, а затем более обыденным тоном продолжал: – Ну а когда я нашел Клея, он, конечно, был еще совсем мальчишкой, но таких дикарей, как он, я и среди индейцев редко встречал. Так что, сами понимаете, отмечать Рождество Христово с мальчишкой, который верит, что волки могут разговаривать, по меньшей мере смешно.
– Ну а сейчас?
– Сейчас, конечно, другое дело. У них в Ибарре будут праздновать Рождество как полагается, уж будьте уверены. С женой, да еще и с ребенком на подходе, любой станет верующим, – и губы Хэпа изогнулись в кривой улыбке. – Черт, он ради жены даже заделался католиком.
– Должно быть, она необыкновенная женщина.
– О да, это уж точно.
Решив, что вода уже должна нагреться, Энни поднялась и сняла с плиты чайник. Затем, поднеся его к столу, налила кипяток в чайничек для заварки и закрыла его крышкой. Когда она ставила чайник на место, Хэп вдруг проговорил: