Проходка шла быстро, не надо ставить деревянных опор, гранит со всех сторон. Штольня, как длинный, каменный гроб… Глыбы золотоносного кварца (надо дробить кувалдой, потом промывать в лотке) он выносил из штольни, складывая в стороне от пещеры. Груды кварца Степан маскировал пластами дерна. Со временем ягодники, цветы, мох сплетутся корнями, и никто уже не догадается, что в этих мшистых буграх золота на десятки тысяч долларов…
…На цепи над огнем в котелке бурлила грибная похлебка. Железный навес над очагом (лист он отодрал от ржавого плашкоута, разбитого о клык рифа) втягивал в себя дым, сквозь отверстие в стене выбрасывая его наружу.
Чем больше прибавлялось самородков в мешочке, тем равнодушнее Степан смотрел на тусклый от амальгамы металл. Вдруг исчезла цель, ради которой он неожиданно сорвался с насиженного места. Остался лишь азарт охотника, но охотился он на…
На задних лапах с оскаленной пастью медведь, припавшая к золотому суку рысь, напрягшаяся перед прыжком, сохатый с тяжелыми лопастями рогов, изящная пальмовая ветвь (точно из стихов Лермонтова). Но самое ценное в его коллекции — необъяснимо знакомый силуэт, точно материализовался сон… Ветер сгибает стройную фигуру девушки, плавные руки вскинуты к небу, золотые длинные волосы облепили лицо. Такое может произойти лишь случайно, и обязательно выполнено самой природой…
Сейчас он, может, самый богатый на всем побережье Охотского моря, но все равно у него не было малости — хотя бы заплесневелой хлебной корочки! Прямо из котелка допив остатки похлебки, Степан твердо решил: «Все!..» Завтра вход в штольню он замурует камнями, прикроет ветками кедрача. О близком будущем он не хотел думать…
Больше недели назад пойманная крыса, бренча цепочкой от капкана на горностая, вытянула усатую мордочку в сторону человека. Мало–помалу она становилась ручной. В своем одиночестве Степан уже полюбил ее, успев привязаться к своему «Ваське». Уже привыкшая к сытой несвободе, крыса чистилась, сидя на задних лапках. Шерстка у нее не сплошь серо–буроватая, как казалось прежде, а с серебристым отливом на боках и брюшке, и лоснилась. Такого крупного экземпляра Степану ранее не приходилось встречать.
…Вода спала, на перекате уже по колена. Вожак ожидал, когда человек спустится к воде, галька летела из–под его задних ног. Странный восторг ознобом пробежал по позвоночнику Степана: теперь он сам желал этого боя… Встав на четвереньки, оскалив крепкие зубы, он зарычал. От такой неожиданной сцены полуволк замер на мгновение, но тут же в каскаде брызг большими прыжками помчался по перекату.
Крепко сжав рукоятку ножа (лезвие обращено назад, чтобы не было видно блеска стали), человек ждал. Такого длинного клыка у зверя нет, а, значит, они на равных. Когда полуволк вымахнул на пригорок, Степан еще раз убедился, без ножа у него не было бы никаких шансов… Пес, как танк, с широченной грудью, мускулистыми ногами, тяжелый череп оснащен громадными клыками. Даже полярный волк уступал ему по напору и величине.
Вожак испытанным приемом, как в зимних боях с волками, хотел сходу ударом груди на спину опрокинуть противника, и вцепиться ему в горло. Но боец–охотник уже в прыжке неожиданно наткнулся на ослепительно сверкнувший большой клык. Удар пятипудового тела, оплетенного мускулами, был настолько силен, что Степан на несколько метров отлетел в сторону, затылком ударившись о камень. В розовой пене ощерив клыки, весь еще в порыве, недоумевая, почему он так внезапно ослабел, полуволк полз к своему врагу, которого уже не видел из–за предсмертного тумана, наползшего на глаза. Рыча, вся стая сгрудилась на берегу. С окровавленной головой, в кармане куртки нащупывая патроны с волчьей картечью, Степан попятился к кустам, где лежал обрез.
На покрасневшей от крови мшистой щебенке, вытянувшись во весь свой великолепный рост, лежал зверь… В который раз победила человеческая хитрость и коварство! Не удержавшись, Степан пальцем тронул клыки, недавно в клочья разрывавшие крепчайшие нерпичьи шкуры.
Тяжеленную тушу подтащив к вешалам (столбы, врытые в землю, сверху же прибита жердь), он принялся за работу. На другом берегу суки тоскливо–заунывно, как бабы в деревне, оплакивали своего хозяина. Нож срывался, неожиданно становились неловкими руки, пытаясь подавить в себе непонятную вину, матерился Степан.
Повинуясь скорее наитию, нежели озорству, на высокий кол он водрузил собачью голову. Оскаленная пасть обращена в сторону моря, где вход в бухту стерегли каменные клыки рифов…
Соскребая мездру с роскошной шкуры, протирая ее древесной трухой, Степан краем глаза следил за суками, которых непреодолимо влек знакомый запах вожака. Поджав хвосты, они медленно пересекли реку. Степан понимал позу их тел: суки приниженно говорили, что принимают его за нового вожака и хозяина, подчиняются ему. В отличие от своих диких сыновей, в прошлом они знали человека, хотя многое забыли.