– Повелитель был занят важными государственными делами, – не поднимая лба от шкуры, вкрадчиво напомнил баурши. – Дарга смиренно ждал, когда Повелитель пожелает обратить к нему свой милостивый взор.
– Занят… – осторожно прошептал хан, дождавшись, когда щупальца в груди слегка ослабят свою хватку. – Да, был занят… Пьянствовал и дрых… Давай.
Баурши резво отполз на коленях к выходу, разогнулся и, высунувшись наружу, выдул мелодичную трель свистком, болтавшимся у него на шее на золотой цепочке. Спустя несколько мгновений явился дарга Мамут: насквозь пропыленный, серый от усталости, с запекшимся песком на губах. Видимо, все это время торчал где-то рядом, ожидая волеизъявления хана, не посмел отлучиться даже на несколько минут, чтобы привести себя в порядок с дороги.
– Садись, говори. – Опустив обычное приветствие путнику, хан кивнул на шкуру перед собой. – Как там?
– Все исполнено, как приказал Повелитель, – коснувшись лбом края шкуры, доложил дарга.
– Хорошо. – Хан перевел взгляд с затылка Мамута на его широкие плечи и сурово нахмурился. Дарга уезжал с особым поручением, имея под началом десяток надежных нукеров и малый караван. А вернулся один: как и было приказано… – Что случилось с твоими людьми?
Мамут поднял голову, с недоумением уставившись на хозяина. Хан едва заметно повел глазами: дарга покосился на смиренно потупившегося у входа баурши, кивнул – понял.
– Проклятые ногайские шакалы напали на нас, Повелитель. – Мамут опять ткнулся лбом в шкуру. – Их было около сотни, и не многие из них вернулись к своим женщинам. Мои воины дрались как львы, они сражались до тех пор, пока ногаи не показали спины. Но… мои воины теперь все в Верхнем Мире, Повелитель.
– Жаль, – смежив веки, произнес хан, наливая в свою чашу арзы и незаметно пуская в мутно-белую кипень горошинку из клюва золотого кречета. – Освежись с дороги, утоли горечь утраты.
– Они были настоящими багатурами. – Голос Мамута дрогнул: приняв обкусанную по краям чашу, он несколько мгновений благоговейно подержал ее перед собой и, осушив в один прием, как бы пожаловался хану: – Жены их будут безутешны.
– Хоп, – равнодушно кивнул хан.
В отличие от дарги его совершенно не волновала судьба какого-то десятка нукеров – пусть это были даже самые верные и преданные ему люди. И не близость Вечности была тому причиной. Просто Повелитель Степи привык одним мановением перста посылать на смерть сотни и тысячи воинов, не задумываясь об их судьбах. Что воины? Расходный материал в деле великих завоеваний и Большой Политики, средство достижения цели. Степные женщины любвеобильны и плодовиты, нарожают новых багатуров… А сейчас хана занимал сам дарга: мутный взор степного владыки не отпускал большие, сильные руки Мамута, бережно державшие чашу.
– Никто не знает? – выждав небольшую паузу, уточнил хан.
– Никто. Совсем-совсем никто! Только Повелитель – и я… – Мамут, внезапно выпадая из протокола, вольготно швырнул аяк в угол, беззаботно рассмеялся и, уронив голову на грудь, мягко завалился на бок.
– Вай-яй! – невольно воскликнул баурши, по-бабьи всплеснув руками. – Повелитель?!
– Наш верный слуга не вынес тягот пути. – Хан, кряхтя, потянулся, прикрыл пальцами безмятежные очи Мамута. Отличная смерть! Хорошо жил человек – хорошо умер. Не в бою, конечно, но тоже неплохо – о такой смерти можно только мечтать… – Думаю, печаль о погибших багатурах съела его сердце.
– Да, Повелитель! – Баурши повалился у входа, ткнулся лбом в драный войлок. Кончики ушей его опять начали бледнеть. Какой опасный момент! Он, например, тоже знает много чего такого, что хозяин желал бы навсегда унести с собой в могилу. И рад бы не знать, да приходится – положение обязывает. – Это была тяжелая утрата, Повелитель. Лучшие воины…
– Распорядись. – Хан, не желая выслушивать славословия, досадливо поморщился. – Пусть похоронят по разряду военачальника. Он был славным багатуром. И пусть все будет тихо: мне отдохнуть надо. Боюсь, не дождусь…
Глава 4
…Работая в Администрации, Тимофей Христофорович на курорты не катался. Не то чтобы не мог себе позволить – напротив, положение вполне располагало. Просто в Администрации крепко и длительно отдыхать было не принято. Имелось негласное мнение, что здоровому, полному сил мужчине, вкалывающему по двенадцать часов в сутки и страдающему от хронического недосыпа, вполне достаточно одного дня в конце недели, чтобы полноценно восстановиться и подготовиться к следующей трудовой вахте. Имелось негласное мнение, что каждый сотрудник Администрации должен непременно быть конченым трудоголиком и хорошим спортсменом. Предполагалось, что свой единственный выходной сотрудник должен начинать с шестикилометрового марш-броска по пересеченной местности (ежели зимой – то на лыжах и дистанция в два раза больше), затем плавно перескакивать на татами, с татами – в какую-нибудь полезную коллективную игру, а завершать всю эту благодать обязательно полагалось ударной банькой с сопутствующим купанием в ледяной водице. После этого, вечерком, не возбраняется часовое общение с чадами – в воспитательных целях, и – в завершение – здоровая любовь с супругой. В традиционной позе, но без особого эротизма. Эротизм – это, товарищи, уже лишнее. Организьма слишком возбудится и спать не будет.
Вот такая спартанская концепция. Болеть считалось дурным тоном, а просить отпуск… Какой, в задницу, отпуск, товарищи дорогие?! В стране кризис, коррупция, бандитизм, разруха и бардак, доставшиеся в наследство от прошлого режима. Люди воют от безысходности. Страна, можно сказать, на военном положении, а вы – в отпуск?! Ну уж – извините. Как-нибудь потом отгуляем, все вместе. Когда обстановка более-менее стабилизируется. Нет, если вы настаиваете, мы, разумеется, дадим – конституционное право никто нарушать не собирается. Да, мы дадим и… крепко подумаем – что это с товарищем такое случилось? Если он так устает от работы, значит…
Да, дорогие мои, – мысль о том, что сотрудник может не быть хорошим спортсменом и трудоголиком и не обязан люто фанатеть от своей работы, не допускалась. Если вы, товарищ, не такой, значит, мы с вами ошиблись. Значит, нам не по пути – поищите себе местечко где-нибудь в другом учреждении…
Тимофей Христофорович спортсменом отъявленным сроду не был – слава богу, Природа-мать силушкой не обидела, не было нужды напрягаться. На прежней работе физкультурой занимался только в рамках положенного сотрудникам его квалификации курса – не более того. В Администрации вообще пренебрегал – некогда было.
Отдыхал Шепелев дома. Точнее – не выходя из дома. Новое жилище в Серебряном Бору, которым Тимофей Христофорович обзавелся, благодаря своему теперешнему статусу, вполне к тому располагало.
Свой единственный в неделю выходной Шепелев начинал с подъема в половине десятого, долгого, вдумчивого потребления кофе и прочтения свежих газет в просторном зимнем саду с великолепным видом на речку. Затем принимал душ и шел в бар на первом этаже своего дома, пить пиво с раками в компании трех пенсионеров – высокопоставленных ветеранов органов.
Часиков в пять пополудни возвращался в квартиру, принимал ванну, обстоятельно и долго кушал вкусный обед – он же ужин, приготовленный мастерицей-женой. За обедом, как правило, присутствовали отделенные молодые: несмотря на самостоятельность, по воскресеньям у них почему-то пробуждалась патологическая тяга к родителям. А вернее, к маминой искусной стряпне – отъедались за неделю, восстанавливались от одноразовых супов и разнообразных минутных вермишелей.
После обеда Тимофей Христофорович, желая уединиться от всех, опять шел в зимний сад и до вечера валялся там на широченной тахте, читая книги, лениво просматривая свой персональный малогабаритный «Samsung» и попивая чаек с плюшками.
Вот этот, пожалуй, самый приятный отрезок выходного дня и был прерван неурочным звонком. Звонком, который резко изменил спокойное течение жизни нашего положительного во всех отношениях председателя комиссии…
– Тебя. – Отделенный сын, дежурно гостивший насчет вкусного обеда и плюшек маменькиных, притащил в зимний сад трубу радиотелефона и легкомысленно сообщил: – Этот уже дня три названивает по старому адресу. Надоел – я ему твой телефон дал. Ничего?