Вторым по невезению оказался Механик. Лишь мгновение промедлил он с катапультированием, и плазма взрыва запекла его в спасательной капсуле, как утку в глине. Но его обгоревший труп достиг земли.
Третьим в списке невезучих шёл Капитан. Его капсулу выстрелило вертикально вниз, она врезалась в ствол дерева и раскололась. И Капитан, ломая ветви, канул с огромной высоты в сумрак Дикого Леса. С пробитой головой и переломанными ногами. Но остался жив.
Стрелок и Пилот приземлились нормально.
...И привиделись ему заболоченные джунгли в дельте Насси на Душной Малаге, с рыжим едким туманом, разъедающим кислородные маски, с бурлящими топями, изрыгающими этот туман, с огромными деревьями, ломающиеся с оглушительным треском от топота ногокрыла, с диким хохотом аррианской совы. Привиделись гнёзда ногокрыла, сплетённые из живых, смрадно дышащих спитар, облепленных анабиозной глиной, и сами птенцы, жёлтые и пушистые, скулящие и царапающиеся. Привычным движением он скручивал их длинные мохнатые шеи, обрывал крылья, пух и поедал птенцов прямо у гнезда, не отходя, не потроша, просто сырыми. Он ел их, не насыщался, и снова искал светящиеся гнёзда в гнилых, булькающих болотах, а где-то совсем рядом стонал и метался, круша деревья, обездоленный, убитый горем ногокрыл, а за сетью лиан, за дымкой слоистого, шевелящегося тумана, прятались, смотрели на него жуткими зрачками пульсаторов благовоспитанные егеря из "Лиги защиты возможно разумных животных"...
Капитан очнулся и увидел, что лежит ничком, уткнувшись лицом в ворох влажной, гниющей листвы. В юности, пока его не призвали в республиканские легионы, он действительно браконьерствовал в проклятых парных болотах Душной Малаги и загребал валюту лопатой - взбесившиеся с жиру нувориши Республиканского Союза платили несусветные деньги за тушку свежего, молочного птенца ногокрыла, чтобы отведать экзотического блюда, дарующего по поверью здоровье и долголетие. Но всё это давно прошло, кануло в Лету, после того дня - Судного дня!, - когда им всё же не повезло, и они нарвались на засаду. В лицо полыхнула раскалённая молния интегратора, и Траппер, старый Траппер, его напарник, с чёрной, обугленной дырой посреди лба плюхнулся в жёлтую зловонную жижу. И она, удовлетворённо чавкнув, заурчала... Егеря потом долго искали тело, слышно было, как они тяжело бухают сапогами где-то рядом, у самого схрона, глухо переговариваются, матерятся, а он, затаив дыхание, зажав клапан респиратора, чтобы тот не хрипел, лежал, зарывшись в гниющий ил, скрючившись между корягами, и старался не обращать внимания на точивших кожу пиявкочервей...
Превозмогая слабость, Капитан с трудом перевернулся на бок. Боль в сломанных ногах на мгновение помутила рассудок, но сознания он не потерял. В сумраке леса царили глухая тишина и мёртвая неподвижность. Сладким дурманом тлена кружила голову прелая листва; влажные испарения почвы, конденсируясь где-то вверху под пологом леса, срывались на лицо мелкими, почти неощутимыми, тёплыми каплями безвкусных слёз. Сумрак съел глубину леса, и Капитан видел только фиолетовую мглу, да ближайший ствол огромного дерева, хищной пятернёй заскорузлых корней впившегося в почву. Статичность мглы, густой вязкий воздух и монотонный, почти неслышный шорох капели предсмертной тоской гипнотизировали Капитана. Взгляд его остекленел, и он отрешённо стал ждать смерти.
И она пришла. Пришла в виде чёткого пятна чернильной могильной тьмы, сконденсировавшейся на корнях дерева Дикой Тварью Дикого Леса. И настолько Тварь была черна, что было непонятно, то ли она повернула голову к Капитану, то ли просто открыла глаза, и два жёлтых немигающих зрачка уставились на пришельца.
Но именно этот недобрый взгляд заставил медленно сочащуюся из тела жизнь встрепенуться, и Капитан очнулся от безразличного оцепенения. И страстно захотел жить. И рука его потянулась к поясу.
- Мыр-р! - грозно предупредила Дикая Тварь, заметив движение Капитана, и бездонной тьмой стала разрастаться, выгибая спину.
Но Капитан уже дотянулся до излучателя, и вспышка огня ударила в пятно тьмы, поедающее его жёлтыми глазами.
По звуку выстрела Пилот и Стрелок отыскали Капитана.
Капитан лежал на ворохе прелых листьев и бредил.
Он был чёрным и лоснящимся. Он был бос и лыс. Он был ловок и смел. Он был татуированным охотником племени Прячущихся из тёмных лесов патанагонойской Маракайбы. И у него была жена, такая же сухопарая и темнокожая, такая же лысая и голая, такая же татуированная. Каждый год, каждое весеннее половодье она рожала ему ребёнка, чёрного и лысого, но ещё не татуированного; но каждый раз, как они не прятались, где они не скрывались, Чёрный Жрец находил их, а татуировка на младенце ещё не успевала проявиться, и Жрец забирал его, плачущего, хнычущего, орущего, отрывал от разбухших сосков матери, чтобы принести в жертву Счастья и Благоденствия бездонной зубастой расщелине, изрыгающей клубы ядовитой смерди. Каждый год, каждое весеннее половодье они уходили за топкие зловонные болота, забирались на крону Верхнего Леса, обрубив за собой лианы, окружив себя тройным кольцом ям-ловушек с ядовитыми колючками на дне и стенах... Но Чёрный Жрец везде проходил, везде проникал, и стоило им только облегчённо перевести дух, как он возникал рядом с ними, из ничего, чёрным столбом дыма, пепла и забирал ребёнка. Каждый год, каждое весеннее половодье... А он всё старел, всё хирел, горбился, становился всё немощнее, сгибался, татуировка на нём вытиралась всё больше, исчезала, становилась всё незаметнее, уж и лысина начинала мшиться... И не было у него наследников...