Но Зибаш почему-то промолчала, а затем и вовсе рассмеялась.
— Ой, щекотно… Ырысбек, у тебя холодные руки… Я стесня-ю-сь!
Ажибек издал какой-то придушенный звук, словно подавляя рыдания, и скатился с крыши на землю. Я спрыгнул следом за ним, но перед этим чуть-чуть замешкался, и Ажибек, почему-то не дожидаясь меня, припустил в сторону аула. Я погнался за ним, споткнулся о кочку и упал.
— Ажибек! Ажибек! — позвал я, но он не откликнулся.
Утром он пришел ко мне сам. Я привык видеть его вечно веселым, с улыбкой во весь рот. Но на этот раз Ажибек был хмур, сосредоточен.
— Канат, — сказал он, — передай всем: кто хочет дружить со мной, пусть даже не подходит к дому Ырысбека. Я-то думал, он настоящий главнокомандующий, сам на гупвахту пошел, чтобы никто не думал, будто он утаил нож Колбая, а он… в общем, передашь?
Я молча кивнул.
Дня через два аул стал свидетелем ряда перемещений. Зибаш покинула свекра и свекровь и переехала в дом Ырысбека. Дурия вновь забрала свои вещи и, обливаясь слезами, вернулась к глухому Колбаю. Апиш, ругаясь, проклиная всех и вся, взвалила на спину постель и отправилась на ферму.
Пришел я как-то с улицы домой и застал в комнате Назиру. Сестра прибежала за водой и как раз собиралась обратно на ток. Увидев меня, она обрадовалась:
— Как хорошо, что ты пришел! Я уже думала, тебя не дождусь. Ну, вот что: поешь, и пойдем со мной. Мама велела тебя привести на ток.
— Не могу. Я так занят, так занят, — сказал я, сообразив, что мать и сестра что-то задумали, а у меня были свои соображения насчет того, как провести вторую половину дня. Ну хотя бы поиграть в мяч с ребятами. Или во что-то другое.
— Ничего, отложишь свои дела и пойдешь. Я же ясно сказала: мама велела тебя привести, — строго напомнила сестра. — Ты из-за своих друзей Ырысбека и Ажибека совсем отбился от рук.
— А что я не видел там, на току? — спросил я, притворяясь удивленным.
— Малатас ты не видел. Сядешь за малатас и поможешь нам молоть зерно.
Напрасно язвила сестра Назира. Я, конечно, знал, что такое малатас. Это камень, который тащила за собой лошадь по кругу. Так раньше молотили хлеб на току.
— Я еще маленький, — захныкал я, стараясь разжалобить сестру.
— Ага, работать ты маленький, а таскаться с Ырысбеком по домам ты уже взрослый? — рассердилась сестра Назира. — У нас людей не хватает, не знаем ни отдыха, ни сна, а ему лишь бы бегать по улице! Вот как дам сейчас по шее!
В последнее время сестра Назира стала очень похожей на маму: и характером, и лицом. И даже когда бранит, и то как будто бы подражает интонациям мамы. Теперь с ней лучше не связываться. Если сказала, что треснет по шее, то обязательно треснет. Тоже мамина привычка — слово держать.
Делать нечего, поел я нехотя — какой уж тут аппетит — и поплелся за сестрой, как собачонка. Пришли мы на ток, и сестра, как и обещала, посадила меня на гнедого коня, который возил малатас. До этого гнедым поочередно правили старик Байдалы и глухой Колбай.
— Хорошо вы придумали, — одобрил старик Байдалы. — И мы с Колбаем делом займемся, и коню легче будет. На, возьми поводья, Канат, и держи их натянутыми. Твоя мама комонес и бриадр[15], и ты должен показывать пример другим ребятам. Если будешь работать как надо, они посмотрят и сами придут. Ты меня понял? — И старик Байдалы заговорщически подмигнул и отошел, очень довольный своей придумкой.
Гнедой скосил на меня большой добрый глаз, как бы спрашивая разрешения, и затопал по кругу, устланному снопами хлеба, застучал копытами: дук-дук. И малатас покатился, запрыгал за ним, тоже застучал: дук-дук. Вот мы описали первый круг, потом второй… третий… четвертый. Гнедой шагал, склонив голову набок. Дук-дук! За ним катился малатас. Дук-дук! Круг повторялся за кругом, и вскоре перед моими глазами завертелось все: и столбы навеса, и лица. Вдобавок к этой беде шаг у гнедого был неровный, тряский, внутренности так и прыгали у меня в животе. Казалось, еще немного, и они оторвутся.
— Держись крепче, смотри не упади, — донесся словно откуда-то издалека голос старика Байдалы.
Я судорожно вцепился в седло и закрыл глаза, стараясь избавиться от тряски и головокружения. Но безжалостная, неодолимая сила тянула меня к земле, в центр круга. Звуки слились в сплошной фон, в ушах звенело.
— А ну-ка останови лошадь! — прорвался ко мне чей-то возглас.
Я натянул поводья, и гнедой разом остановился. Если бы кто знал, какое наслаждение просто сидеть и не двигаться. И люди, и столбы вернулись на свои места, прекратилась боль в животе.
— Отдохни, отдохни, — сказал старик Байдалы. — Ничего, скоро привыкнешь. Мы в твои годы целыми неделями не слезали с седла. Оставят тебя одного на всю степь, и ты пасешь табуны.