— Но в школе-то знают, что ты из седьмого класса. Завтра будут ругать, — продолжал он храбро.
— Ну, если будут ругать, я не пойду в школу.
— М-да, но если не пойдешь в школу, задаст взбучку мать.
— Вы думаете? — она прикинулась озабоченной.
— Еще какую взбучку!
— Ну если взбучку… Тогда я сбегу с джигитом.
— Кто этот счастливчик?
— Не скажу, — ответила девушка строго.
Она подняла лицо, и он увидел ее лукавые глаза.
К его досаде, танец прервался — коротышка Базикен заскучал по очередному стаканчику. Но вот он вытер губы, взялся вновь за баян, и веснушчатая девушка сама пригласила Асета. Она улыбалась ему.
— Милая, нельзя ли еще вопрос?
— Не лучше ли поставить точку?
«Ну и ну, да с ней держи ухо востро», — подумал Асет и, тщательно взвесив каждое слово, сказал:
— Но после точки можно начать новое предложение, не так ли?
— Разве что новое.
Тогда он, волнуясь, словно юноша, произнес:
— Ты еще не замужем?
— Нет! — ответила она вызывающе, и ее ответ почему-то доставил ему радость.
— А чья ты дочь?
— Шалгынбая!
Он помнил старика Шалгынбая, живущего на окраине аула, там, где начиналась дорога в предгорья, помнил его свирепых собак. Но вот дочь…
— А как тебя зовут, дочь Шалгынбая?
— Чинарой!
После танцев снова уселись за стол, снова посыпались тосты, но Асету хотелось увести отсюда Чинару, бродить с ней наедине по ночной улице. Он не знал, как это сделать, и боялся, что она не пойдет, вдобавок откажет при помощи своего острого язычка, и красней тогда от конфуза.
Наконец он решился и, когда глаза их встретились, указал взглядом на дверь. Чинара подняла брови, раздумывая, потом опустила глаза, и Асет понял, что она согласна. Они вышли поодиночке: он первым, она немного погодя; Асет тайком прихватил пальто, Чинара — свой плащик.
Он подождал девушку, прячась в тени за углом. Она появилась следом и сразу же нашла его. По ее тихому смеху он догадался, что она немножко захмелела.
Время перевалило за полночь. Их окружила загадочно молчаливая тьма. Со стороны гор дул ровный прохладный ветер.
Они побрели по пустынной улице, туда, где лежала невидимая, затаившаяся степь. Потом Асет остановился, взял за кисти рук Чинару и притянул к себе, вглядываясь сквозь темноту в ее лицо.
— Милая, сколько же тебе лет? — спросил Асет, он хотел продолжить игру, но сейчас, когда они очутились одни, голос его помимо воли прозвучал почти что серьезно.
— Милый, мне восемнадцать! — ответила она тоже почти серьезно.
— А мне двадцать семь, — произнес он с грустью, не потому что это было много, а потому что оказался значительно старше ее.
— Фи, меня это не интересует, — заявила Чинара, первой обретя прежний игривый тон.
Она откинула голову назад, ее глаза вызывающе мерцали.
— А зачем же ты вышла, когда я позвал? Может, я старый и хитрый волк?
— Я не боюсь! Я смелая!
— Ах, вот как! Тогда я тебя поцелую.
— Все равно не боюсь!
Асет наклонился над ее лицом, поцеловал в неподвижные прохладные губы. Она не ответила на поцелуй, только засмеялась, будто напоминая, что все, что сейчас происходит, нельзя принимать всерьез.
Они молча пошли по окраинным улицам. Иногда на них с оглашенным лаем бросались собаки, но, сообразив, что этим двоим не до них, отходили, и снова восстанавливалась тишина. Только слышно, как перетирают свою нескончаемую жвачку коровы.
— Милая, о чем ты думаешь? — спросил он наконец.
— О вас, дяденька!
— Хороший я или плохой?
— Ага!
— И какой же я, по-твоему?
— Плохой!
Асет остановился, заглянул в лицо девушки. На этот раз она не улыбалась, точно говорила всерьез. Это царапнуло по его самолюбию.
— Но почему тогда ты позволила себя целовать? Если я плохой? — спросил он уязвленно.
— Потому что вы мне понравились.
— Ты смеешься надо мной?
— Ага!
— А ну…
Девушка и вправду смеялась.
Они свернули в степь, поднялись на холм, что чернел, будто страж, на краю аула. У их ног лежали улицы, дома. Ветер донес неразборчивые слова песни, голоса пьяных.
— Ну вот, уже расходятся со свадьбы, — сказала девушка с сожалением.
— Ты хочешь домой? Если тебе пора, я провожу.
— А я не спешу, дяденька!
— Нет, отчего же! Я провожу.
— Все равно не пойду! Не хочу! Не пойду!
Она вдруг прильнула к его груди, прошептала:
— Дяденька, милый, мне холодно.
Асет обнял ее, стараясь согреть, долго целовал. Она закрыла глаза и отвечала неумело, беспомощно.