— Молодец, Кусен! Так и знал, что обгонишь Билиспая!
И опять принялся расхваливать Кусена на все лады. Водовозка тронулась и выехала на дорогу, а до Кусена все еще доносилось, как заведующий овцефермой расписывает его и так и эдак.
Кусен покачал головой, дивясь неутомимости заведующего, и начал седлать коня.
В тот день он отогнал овец на шесть километров от кошары, в холмы, поросшие чием и кияком. Здесь он снял с Рыжего удила, ослабил подпругу, пустив этого ленивца пастись на свободе, а сам выбрал холм повыше, поднялся на него и прилег на бок. Вокруг, под ним, распростерлась степь с бесчисленными отарами овец, с маленькими, отсюда черными, поездами, бегущими у самой линии горизонта.
Он поглядывает на овец и на поезда со своего высокого ложа и перебирает в памяти прожитые годы. Вспоминает, как ему не хотелось учиться в школе, как он убегал домой и отец отвозил его обратно, посадив на коня за своей спиной. Тогда еще не было колхозов, люди жили в голоде и нищете. Он видел сам, как умирали от истощения. Выжить могли только те, кто пас скот. Потому-то он и пошел в чабаны.
Иногда его мысли перебивала тревога. Приходилось садиться на коня и, позвав с собой собак, гнать отбившуюся овцу в отару. Вернувшись на холм, он опять отпускал Рыжего и вновь погружался в раздумья.
Он уже привык мириться с тем, что на многие километры вокруг нет ни одной человеческой души, только овцы, собаки и лошадь. Зато каждый раз было большим праздником, когда его посылали на какое-нибудь совещание, где собирается много людей. А если ехал кто-нибудь другой, он не обижался. Не ради славы он пасет овец. Люди хотят есть, а для этого нужно много овец. Да и о собственных детях приходится думать. Вон их сколько, целая рота детей, и каждому помоги. Так что ему не до славы. Правда, в последнее время его душу растревожили этим орденом. Председатель придет — говорит. Заведующий овцефермой тоже говорит. И теперь ему очень хочется, чтобы на его грудь повесили большой красивый орден. А однажды ему приснилось, будто ему вручили этот самый орден. Вручили, а сказать не сказали, как приделать на грудь. Уж старался и так и эдак — ничего не выходит. Он проснулся в холодном поту среди ночи. Подумав, счел странный сон плохим знамением и испугался, как бы орден, который он ждет, не перехватил Билиспай.
Он и сейчас начал думать о том, что бы все-таки значил этот сон, но мысли его укачивали, и он не заметил, как уснул. А солнышко грело его суставы и поясницу. Погода позаботилась сегодня о нем. А то как задуют ветры, тут уж ты дрожишь, ежишься, а все мысли сводятся к тому, чтобы уберечь поясницу. В такие дни все против тебя. Овцы шалеют от ветра, и ты не слезаешь с коня с утра до вечера. И тебе кажется, что нет на земле более проклятой доли, чем доля чабана.
Проснулся Кусен от собственного храпа. Так уж с ним бывало нередко, когда его пугал собственный храп и он просыпался. Проснувшись, он почувствовал на затылке чей-то пристальный взгляд.
Он живо перевернулся и увидел широкоплечего парня, который сидел на неоседланном жеребце, — ни дать ни взять кобчик, нацелившийся на жертву. Лицо парня было усеяно рябинами, словно некогда по нему густо пальнули дробью. Ноздри приплюснутого носа возбужденно трепетали. Кусен сразу узнал чабана с первой фермы — Тургали, известного сумасброда и забияку.
— А, это ты, Кусен? — произнес Тургали без всякого почтения и, тронув пятками коня, подъехал так близко, словно собирался затоптать Кусена копытами.
На первых порах Кусен онемел от этой бесцеремонности.
— Я-то думаю, какой нахал залез на мое пастбище. А это, выходит, ты, старый хрыч. Может, скажешь, почему ты пригнал сюда своих паршивых овец? — продолжал Тургали, глядя на Кусена с высоты своего коня.
— Это земля колхозная, и каждый здесь может пасти овец, — возразил Кусен, поднимаясь.
— Ну, вот что: сейчас же выметайся отсюда. У меня разговор короткий, — заметил Тургали.
— Тургали, ты в своем уме? Что ты говоришь? — изумился Кусен.
— Я сказал то, что ты слышал. Убирайся из этих мест! — заорал Тургали.
Тут уж рассердился и Кусен. Он не любил грубых людей, но старался не обращать на них внимания и даже в душе жалел таких, словно больных или обиженных богом. Однако Тургали перешел все границы.
— Ты что шумишь? Знаешь, кто ты? Ты — грубиян! — сурово сказал Кусен и пошел к своему Рыжему.
Тургали не трогался с места, сидел, точно изваяние. Наконец он потряс кулаком и крикнул:
— Здесь я буду пасти своих овец! А ты уходи!
— Как будто мои овцы не колхозные, а? — усмехнулся Кусен и направил коня на Тургали.