Догнал он Кайрака уже на дороге. Услышав неистовый топот его коней, Кайрак обернулся, брови его полезли на лоб, изломились углом.
— Все хвастаешь закалкой! Пижон! — крикнул он, усмехаясь.
«И он еще смеется?» — изумился Данеш, и в сердце его ворвалась дикая ярость.
— Сейчас ты еще не то увидишь, — процедил Данеш и стегнул лошадей, посылая в обгон Кайрака.
Его воз, взлетая полозом на обочину, поравнялся с упряжкой Кайрака и начал теснить ее к краю дороги.
— Осторожней! Куда прешься? Перевернешь, не видишь, что ли? — завопил Кайрак.
В ответ Данеш поднял бич.
— Э, тоже могу! — встревожился Кайрак и взял было свой бич.
Но Данеш опередил его. Не помня себя от бешенства, он широко размахнулся и хлестнул Кайрака по голове.
Кайрак завалился на бок и пополз с саней. Данеш победно поднял руку с бичом, и кони вынесли его на дорогу.
— На помощь! Убили! — заорал за его спиной Кайрак.
Данеш обернулся, увидел, что тот лежит на дороге, схватившись обеими руками за ногу, и остановил упряжку. От поверженного противника его отделяло около полусотни метров, но Данеш остыл уже с первым шагом. «Зачем я сделал это? — спросил он себя. — Откуда ему было знать, что шапка скатится в родник?»
— Что тебе еще нужно? — спросил Кайрак с ненавистью и поднял на Данеша налитые кровью глаза.
— Дурак! Я хочу тебе помочь, — сказал Данеш, остановившись над ним.
— Уходи! — произнес пострадавший сквозь зубы.
— Давай помогу, — сказал Данеш и взял Кайрака за талию.
— Уходи, говорят! — повторил Кайрак.
Данеш невольно отступил в сторону и тут почувствовал, что еще немного, и ему самому будет плохо. Голова так промерзла, что на плечах у него, казалось, вместо нее кусок льда.
— Ноги-то как? Ничего? — спросил он, стуча зубами.
У Кайрака едва не брызнули слезы.
— Да оставь меня! Оставь!
— А сам заберешься на сани?
— Без тебя обойдусь! Слышишь? Обойдусь без тебя!
Данеш вернулся на свой воз, подождав немного, растирая нос и уши, и, убедившись в том, что Кайрак хоть с трудом, да забрался в свои сани, погнал лошадей.
Никогда он не думал, что холод может быть таким нестерпимым. Боль в голове теперь не отпускала его. Глаза слезились от встречного ветра, он не успевал вытирать их, и слезы, наверное, замерзали на ресницах, на щеках, возле носа. Он решился, снял ватник и закутал им голову, оставив щель для глаз. Теперь беззащитным оказались его торс и руки, одетые в рубашку и старенький пиджак. Стужа тотчас сдавила его грудь холодными железными щупальцами, не давая дышать. Когда на его теле не осталось ни одного не простуженного места, он вновь надел ватник.
Данеш нахлестывал лошадей, но время будто замедлило ход, растянуло дорогу на целую вечность. Он неистово тер уши, щеки, шею, вначале они болели от мороза. Потом боль исчезла. Когда он коснулся своих волос, ему почудилось, что это не его волосы, а жесткая проволока. Он начал растирать голову с удвоенным ожесточением. И почему-то вдруг вспомнил руки давешней доярки. Они были горячими, вот что. И она сегодня вечером будет ждать его. Именно это и сказала она, когда отозвала в сторону. Так поскорей же! Заботливые горячие руки спасут его!
Предзакатное солнце стояло в небе огромным раскалившимся до багрянца шаром, этакий огромный красный кусок угля. Только от него не было тепла, от этого большого бесполезного солнца. Оно висело почти над плечом Данеша, казалось, протяни ладонь — и обожжешься, а Данеш замерзал. Для чего же тогда взошло солнце в этот день, если у него не хватало сил отогреть даже одного человека? Отогреть именно сейчас, потому что потом будет поздно.
Данеш снова снял ватник и накрыл голову, стараясь согреть ее своим дыханием. Но в легких теперь тоже стоял холод, и дыхание выходило оттуда стылое, точно из погреба-ледника. Так он несколько раз снимал ватник, прятал в нем голову, словно затеял со стужей опасную игру.
«Да что же это такое? Когда наступит конец этой ужасной дороге? Неужели, пока меня не было, аул перенесли в другое место?» — думал Данеш. Это было нелепое предположение, он понимал сам, и в то же время теперь могло быть всякое, потому что в его мозгу исчезла грань между явью и вымыслом. Где он теперь? В казахской степи или в дьявольском котле, в котором жарят на трескучем морозе.
Потом мороз оставил его в покое, и ему захотелось спать, спать. Глаза слипались, слипались… Сейчас бы прилечь на мягкое сено. Разве найдется ложе удобнее этого. И полозья споют тебе песню, точно струны кобыза. Но он родился в суровой степи и поэтому знал, как опасен сон для замерзающего человека.