После этого случая Токтар и сестра Назира стали меня бояться как огня. Они прятались в самых потаенных местах, но я находил их и там.
— А-а, вот вы где? — говорил я, возникая, как злой дух, из-за камня или зарослей шиповника.
В их глазах появилось отчаяние. Но я твердо решил бороться за сестру Назиру и ходил за ней точно тень. Представляю, с каким бы наслаждением они надавали мне по шее. Однако вместо этого им приходилось задабривать своего маленького врага, чтобы он, не дай бог, не выдал их тайну своей матери.
Однажды под вечер, когда я играл с ребятами в альчики, ко мне подошел Токтар и отозвал в сторону.
— Канат, хочешь, я кое-что тебе подарю? — спросил он и показал великолепный граненый красный карандаш.
Таким карандашом учитель Мукан-агай ставил в наших тетрадях отметки.
— Ну, конечно, хочу! — ответил я, не задумываясь.
— Тогда возьми. Теперь он твой, — Токтар протянул карандаш. — У меня есть и другие карандаши: синий, зеленый и желтый. Если тебе нужно, я могу принести.
— Любой, какой захочу?
— Какой захочешь. Только позови сестру Назиру. У меня к ней важное дело. Очень важное, честное слово!
Я хотел вернуть карандаш, сказав, что не поменяю сестру даже на все карандаши мира, но тут же меня осенила одна хорошая идея.
— Хорошо, позову, — согласился я. — Только ты отдашь сразу все свои карандаши. Идет?
— Идет! — обрадовался Токтар, к моему немалому разочарованию.
Мне-то казалось, что он заартачится, пожалеет свое добро.
«Ничего, — сказал я ему мысленно, направляясь домой, — все равно отважу тебя от сестры. Посмотрим, как ты запоешь, когда я потребую твою красивую камчу с рукоятью из ножки горного козленка».
Мама, к счастью, с работы еще не вернулась, иначе бы нам с Назирой уже не выбраться сегодня из дома. Старшая сестра вязала джемпер, прислушиваясь к очередной сказке, которую рассказывала бабушка притихшим малышам.
— Выйдем на улицу, — шепнул я сестре Назире и многозначительно показал подарок Токтара.
— И ты меня продал за один карандаш? — спросила Назира, смеясь.
— Не бойся, одним карандашом он у нас не отделается, — твердо пообещал я. — Завтра принесет остальные.
— Глупенький, — вздохнула сестра Назира и, отложив вязанье, начала одеваться.
— Э, вы куда собрались? — спохватилась бабушка.
— Я потерял за дверью альчик. Мы с Назирой поищем, — солгал я, ни капли не растерявшись.
— Что ж, поищите, — позволила бабушка.
Едва мы вышли из дома, от стены сарая отделился Токтар, подбежал к нам, сгорая от нетерпения.
— Только не целоваться и вообще долго не разговаривайте, — строго предупредил я и добавил: — Впрочем, послежу за вами сам.
И, отойдя на четыре шага, встал как вкопанный. Пусть видят, что я начеку.
— Токтар, что-нибудь случилось? — спросила сестра Назира.
— Да ничего, просто хотелось тебя повидать.
Они замолчали, не сводя друг с друга глаз. Может, их смущало мое присутствие. А может, и вовсе не нуждались в словах. Потом Токтар забылся, взял за руку сестру Назиру.
— Эй, опусти руку! Кому говорят? А то мы уйдем! — прикрикнул я на Токтара.
Они повернули голову в мою сторону и мягко мне улыбнулись. Между ними что-то случилось, только непонятно что, и с этой минуты я стал им не страшен.
На улице едва начинало темнеть. Люди, утомившись за день на работе, уже разошлись по домам, в окнах зажегся тусклый желтый свет керосиновых ламп. Собаки и те перестали брехать, словно понимали, как нужен их хозяевам отдых. И только на краю аула, возле большой топкой лужи, нарушая тишину, квакали осмелевшие лягушки.
И вдруг из дома Бубитай вырвался ее пронзительный, тоскливый голос:
пела неутешная женщина.
Я вспомнил разговоры взрослых о безумной Бубитай и, похолодев от ужаса, с надеждой посмотрел на Токтара и Назиру. Уж они-то не дадут меня в обиду. Но сестра и ее дружок были заняты друг другом и, казалось, ничего не слышали и не видели.
— Токтар, что же ты молчишь? Разве у тебя нет дела к Назире? Говори, я не буду мешать. Правда, правда, — сказал я, напоминая о себе.
— Канат, миленький, ты испугался? — ласково спросила сестра. — Ну, подойди ко мне.
— Не бойся, мы здесь, — сказал Токтар.
Я подошел и стал рядом с ними. Вдруг сестра Назира привлекла меня к себе и поцеловала в щеку.
Мне очень нравилась пора, когда из долины в аул возвращались стада. Похудевшие за зиму, со свалявшейся в сырых сараях шерстью, овцы набрасывались на сочную траву наших горных лугов. Ух, и славное наступало время! Аул переполнялся веселым шумом. Взрослые дружно доили овец, — пей молоко сколько хочешь! А в казанах кипели-бурлили иримшик и курт — сыры из овечьего молока.