— Невероятно, — медленно и с восхищением произнесла Эйприл. Ее лицо вытянулось от изумления, а глаза цвета малахита засияли, когда она склонилась над неизвестным ей веществом. — Покажешь как-нибудь еще эти свои превращения!
— Легко, Эйп, но это не превращения! Это простые реакции…
— Какая разница, мое слово красивее звучало, — бросила она, вылепливая пальцами ровные бирюзовые шарики. — Кстати, родителей сейчас нет, можно пока починить всю эту рухлядь!
На пять домов в округе доносились удары молотка из маленького чердака. Некоторые доски разваливались от первого же удара. Однако через полчаса была готова отличная тумба с двумя закрывающимися ящиками. Еще через какое-то время они собрали второй стол, который разместили у прилегающей стены, справа от окошка. Он условно служил письменным делам, поэтому ничего, кроме столешницы и четырех ножек к нему не прилагалось. Вбив в дубовую столешницу гвоздей, Дикен соорудил вешалку для всяких мелочей и подвесил ее на стену справа от своего стола.
— А что будем делать с этими? Тоже выносить? — спросила Эйприл, указывая на тоненькие дощечки, оставшиеся возле стены, и убирая со лба свои светлые волосы.
— Нет, из них я думал соорудить себе мольберт!
— Ты рисуешь?! — прыснула Эйприл. — Столько дружим, а я даже не слышала ничего об этом… Может, ты еще скульптуры лепишь? — усмехнулась она.
— Не смешно, захочу — и лепить буду! — отреагировал Дикен. — Иногда же знаешь, Эйп, взбредет что-нибудь в голову, например картина какая-то, и прям не выкинуть… Вот и приходится изображать. Вон в том мешке некоторые рисунки, — сказал Дикен, снова хватаясь за молоток.
Эйприл взяла в руки исписанные листы бумаги. Дикен чаще изображал моменты из своей жизни: вот она с ним веселится в школьном сквере; на следующей, серыми красками изображались кареты, пропадающие за пыльной пеленой — грязевой забег; еще на одной, была и сама Эйприл, с трубкой в руке… правда лицо было все смазано (видимо у Дикена проблемы с лицами). Подобных картин было еще с десяток.
— Ничего себе, «взбредет и приходится», — задумчиво проговорила она. — Я и не думала… Давай их развесим на стены?
— Это вряд ли! С дафиэлдскими ветрами мы их устанем собирать, — сказал тот, вбивая очередной гвоздь в податливое дерево. — Ну вот, что-то похожее на мольберт…
— Очень отдаленно, — улыбнулась Эйприл. — Но я думаю, тебе и такой сойдет! Давай развесим. Мы ведь закрываем окошко… Уже месяца два-три прошло, как мы с тобой нашли чердак, а здесь все как было, так и осталось! Не улетят, — уверяла она, примеряя к стенам разные рисунки. — Вроде все столы и стулья собраны… Можно теперь и вещи разбирать. Я буду доставать, а ты их раскладывай.
Много доставать из мешка Эйприл не пришлось: пара тетрадей с разными ненужными записями, кисеты с табаками и жутковатая коллекция корешков. Когда каждый из них появлялся на виду, она поясняла: «Это корень тюльпана, это ромашки, полыни… Это вроде… вроде лилии, вот… а это простой травы». Там были как и простые прямые, так и разветвленные в разные стороны, и луковицы, и густые клубки, больше напоминающие белые нити. Дикен долго рассматривал их, боясь даже притронуться, и, так и не поняв смысла в хранении корешков, оставил их на попечение Эйприл.
Методом простейшей считалочки она зарылась в первом мешке Дикена и вытащила перевязанную стопку книг. Большинство из них были по химии, а также немного справочников, в том числе и по растениям, и пара энциклопедий. Книги были старыми, и редкими. По-крайней мере так утверждал Дикен. За ними последовали его личные тетради, некоторые письменные принадлежности, четыре небольших металлических подсвечника и много огарков свечей.
— Я переплавляю их на новые, — пояснил он, расставляя канделябры на столы.
— Их так много!
— Да, у меня своя система, — гордо произнес он. — Каждый вечер, чтобы дольше не спать, я заставляю себя что-либо делать до тех пор, пока свеча полностью не прогорит и не погаснет…
Далее, в отдельном мешке, Эйприл обнаружила множество стеклянных и фарфоровых колб, ступок, пробирок, пузырьков, стеклянных трубочек, изогнутых в разные стороны и под разным углом, и прочей посуды. Некоторые из пузырьков были пустыми, а какие-то заполнены всевозможными жидкостями, растворами и порошками самых разных цветов. Там же лежали лабораторные увеличительные стекла.
— А ты серьезно подходишь к изучению химии, — сказала Эйприл, хмуро разглядывая причудливую трехгорлую колбу.
— Как-нибудь обязательно покажу что-то интересное…
— У тебя столько ключей?! — воскликнула Эйприл, доставая мешочек, в котором звонко бились маленькие ключики всех возможных размеров и узоров.
— Коллекция… Как представлю, что один такой открывает большую дубовую дверь, за которой может быть скрыто все что угодно! Это же невероятно!.. — увлекшись разъяснениями, мальчик не сразу заметил, как Эйприл со смущением начала коситься на него. — Не надо так на меня смотреть, я не сумасшедший! У тебя вон у самой корешки на любой вкус и цвет… а у меня ключи будут. За то время, что я их собираю, мне удалось неплохо изучить механизмы замков… А вот этот, например, когда-то открывал дверь здания здешней судейской коллегии! Ну, по крайней мере, мне так сказали…
В остальных мешках все лежало в куче: письма, обрывки чертежей, недоделанные механические выдумки Дикена, клубок из шестеренок, спутанных леской, несколько отверток разной величины, пинцет, мотки цветных ниток, складной ножик и кисточка для рисования из беличьего хвостика. Все вещи из этого неполного списка Эйприл внимательно разглядывала, прежде чем отдать другу, словно видела впервые. Когда каждая из этих вещиц нашла свое место на чердаке, он стал по-настоящему уютным. Теперь здесь можно было проводить все свободное время… И не только свободное. Чердак стал хранилищем всего, что нужно для работы, отдыха и бесед.
Ключи и корешки Эйприл развесила на большой доске с гвоздями, а на столах они разложили книги и бесценные тетради. Мольберт стоял у самой стены, слева от химического стола, заслоняя собой маленькую забитую дверцу, которая вела когда-то в дом. Напоследок Дикен прибил толстый крюк под маленьким окошком, которое было тайным входом в их отдаленный мир.
Теплый августовский день подходил к концу, и небо заливалось краской от закатившегося солнца. Дикен бродил один по улицам, с тремя голубыми камешками в кармане и мыслью о новом чердаке. В дали дороги, идущей со стороны моря, он увидел две знакомые фигуры. Худощавый Винсент бежал вприпрыжку за Уилом. На плече устало болтались удочки, а судя по легкой мешковине у них в руках, прикормка рыбы была неудачной. Дикен нагнал Уила, когда тот распрощался с младшим:
— Уил! Эй… Погоди… Ну как порыбачили? — по-дружески спросил тот, глядя на маленький улов.
— Как видишь… А я же говорил, говорил отцу! — распинался он. — Ну что, принес мои малахитовые камешки?
— Конечно! — Дикен разомкнул кулак. — Где лестница?
— Ох… — с восхищением выдавил Уил, глядя на камни. — Я сделаю себе из них амулет на шею! А не развалятся?
— Ну я не советовал бы тебе лезть с ними в воду, — признался Дикен, — или лучше покрой их какой-нибудь прозрачной смолой.
— Превосходно! Жди тут.
Уил молнией вбежал по ступенькам в дом и выбежал уже без удочки, зато с прочной веревочной лестницей через плечо:
— Так она у тебя уже была? — удивился Дикен, протягивая обещанные камни мальчишке.
— Незаконченная… Я делал ее для портовых, — признался он. — Ты же не думал, что я буду плести тебе новую. Ладно, Дикки, до скорого, — лениво сказал тот, не отрывая глаз от ладони с тремя малахитовыми камешками и, распрощавшись, скрылся за дверью.
— Не называйте меня «ДИККИ»! — процедил Дикен, хотя его уже никто не мог услышать.
Тем же вечером он и Эйприл испробовали новую вещь, забираясь на чердак. Собственно тут и настал важный момент для Дикена Дорфа, ведь в прошлую ночь он потратил немало времени, чтобы придумать фокус с лестницей. А заключался он в следующем: к нижнему концу лестницы он привязал две тонкие длинные веревки — одну переплел через плющевой занавес на стене дома, который поднимался аж до крыши, и оставил свободно висеть; а другую, поднявшись на чердак, продел через крюк под окном и тоже спустил вниз, спрятав за плющом. Таким образом, потянув за одну веревочку — лестница поднималась наверх, в окошко, а за другую — также свободно спадала вниз.