Примерно через две недели после того, как его привезли сюда, Энт открыл глаза и посмотрел через проход, но не увидел Черри. Он смутился: он плохо спал, кошмары сковывали его, как цепи, и он просыпался с криками на матрасе, вымокшем от пота и мочи. Кровать Черри была аккуратно заправлена, а новые простыни и колючие одеяла, по-видимому, ждали кого-то еще.
– Где Черри? – спросил он у Руби.
– Ты что, не видел? – Она читала комикс, а теперь взглянула на него поверх с жалостью во взгляде.
– Нет. Куда она исчезла?
– Бедняжка умерла ночью. Разве ты не слышал, как она кричала, пока они не пришли за ней?
Энт сглотнул и еще раз посмотрел на опустевшую кровать.
– Я… я, должно быть, спал.
– Конечно, ты спал, но, даже несмотря на весь шум, который ты обычно производишь, я была уверена, что ты…
– Неужели она была так больна? – Он уставился на подоконник высоко над кроватью Черри, где сидел его мишка.
– Конечно, была. У нее кожа посинела. Шрапнель попала ей в ногу. – Руби не отличалась сентиментальностью. – Они отрезали ее прошлой ночью, и это была последняя надежда. Сестра сказала, что она умерла во время операции. – Руби с удовлетворением покачала головой. – Сердце остановилось.
Колин, толстый нытик, лежавший с другой стороны от Руби, быстро заморгал:
– Заткнись, Руби!
– Пожалуй, это даже к лучшему, – продолжала мудрая не по годам Руби. – Куда бы она делась?
– Я сказал, заткнись, Руби, иначе сердце остановится у тебя! – сказал Колин яростно. – Просто заткнись!
– Но ведь это правда! – Руби заговорщически повернулась к Энту. – Никто так и не пришел за ней, верно? Никто ее не навестил. – Внезапно она умолкла. – Я имею в виду…
Энт снова откинулся на подушку, отвернувшись от нее. Он редко бывал груб, его мать умела прививать отличные манеры, но он больше не мог заставить себя слушать.
– Прости, Энт, – сказала она. – Я просто сказала это, потому что она… Прости.
Прости.
Вдруг двери в конце длинной комнаты с грохотом распахнулись. Кое-кто из детей поднял глаза, но Энт впервые-нет. Он услышал приближающиеся шаги. Его израненная нога снова заныла от того, что он пошевелился – корки саднило каждый раз, когда его поврежденная кожа натягивалась под грубыми простынями, – ион почувствовал, как один из струпьев раскрылся. Шаги стали громче. Он улыбнулся, когда мимо процокала каблуками сестра Эйлин, а за ней – незнакомая дама в серой куртке. Они обе подошли к кровати в дальнем конце комнаты.
– Джон? – сказала сестра ледяным голосом. – Миссис Хейверс здесь, чтобы отвезти тебя в новый красивый дом. Садись, дорогой. Нет, нет, будь добр, не плачь. Давай-ка одевайся.
Никто не придет за ним. Теперь он понимал это, даже если другие не понимали.
Папу убили всего на второй месяц войны. Из-за того, что не было боев и никто не умирал, люди начали называть события сороковых годов Фальшивой войной, отчего Энту стало странным образом легче – только Филип Уайлд умер по-настоящему, когда его самолет сгорел во время учебного полета в Ньюквее, только его отец, инженер и авиационный штурман, погиб на месте.
– Филип Уайлд был героем, – сказал представитель Королевских военно-воздушных сил Великобритании, наведавшись к ним, чтобы сообщить о случившемся. – Не волнуйтесь, он не страдал – он так и не понял, что происходит.
Мама и Энт даже смеялись над этими словами, когда вояка ушел.
– Уж я бы точно сообразила, что происходит, если бы мой самолет превратился в огненный шар, – острила мать, закуривая и вливая в себя остатки джина.
Смеяться над случившимся было ужасно некрасиво, но они все равно это делали-капеллан КВВВ, пришедший на следующий день, сказал, что всему виной шок.
– Вот черт, и я! – вторил матери Энт, обхватив руками колени. Он не мог перестать смеяться, он захлебывался весельем, он просто булькал от хохота. – Уж я-то бы отлично понял, если бы сгорел живьем!
– Не чертыхайся, милый!
И даже глядя, как умирает его мать; даже видя лужицу рвоты, оставленную чистеньким до скрипа новичком-добровольцем Группы противовоздушной обороны[37], который взялся за него первым, бросив мать позади-половина ее тела была оторвана; даже когда они вытягивали его из-под груд кирпичей, труб и тряпок, развевающихся на летнем ветру, – жалких остатков того, что некогда было домом его семьи, Энт не мог перестать шептать: «Уж я-то бы отлично понял, если бы сгорел живьем!» Он был уверен, что ему просто необходимо продолжать говорить это, продолжать шутить-мама ненавидела серьезных людей. Да, одна из медсестер ударила его на следующий день, и он понял, что не должен говорить это вслух. Да, они пришли к нему и сказали, что он пропустил ее похороны, и он начал задаваться вопросом, правда ли это, что она не вернется. Но только когда умерла Черри, он впервые понял по-настоящему: все, что он видел той ночью, было взаправду, это – его жизнь, не морок, не фантазии с картинок, из детских выдумок или кошмаров.