А Мина словно и не замечала своих привилегий. Ей казалось — это не имеет никакого значения. Она вообще ко многому была равнодушна.
Как-то Хамис Хадисовна встретила Минину мачеху на улице.
— С моей девочкой, думаю, все в порядке, — заговорила женщина, — она ведь и из дома-то редко выходит. Все над книжками сидит. Читает, читает, читает.
— Спасибо вам. Вы ей заменили мать. Создали все условия для учебы. Может, даже немного слишком ее опекаете. Не избалованной ли она вырастет?
Женщина смутилась. Наклонившись, она подняла с тротуара кусок булки, покачала головой и наколола его на ветку акации.
— Пусть хоть птицы поклюют. И как это могут люди хлеб выбросить! Сколько в нем труда и пота! Забыли, видно, как голодали…
— А как вы думаете, ваша Мина Подняла бы хлеб с земли? — спросила Хамис Хадисовна.
— Конечно, конечно, дорогая. Она хорошая девочка. Я ее всему учу.
— А я боюсь, что Мина пока довольно равнодушный человек. Мало думает о других.
— Но ведь она еще совсем девочка!
— Не такая уж и девочка. Семнадцатый год… А пуговицу сестренке она пришьет, если понадобится?
— Пришьет… почему же нет. Она умеет.
— Уметь-то умеет, а вот сочтет ли нужным? Я ведь знаю, что всю работу по дому вы поручаете младшим. А Мина принимает это как должное.
— Но… что мне делать… Мина может обидеться… Она все-таки сирота. Ей может показаться, что девочек я люблю больше. Ее бы это очень обидело. А девочки меня со временем поймут.
— И Мина должна бы вас понять. И стала бы еще больше вас уважать.
— Как бы я этого хотела! — призналась женщина со вздохом. — Трудно мне. Боюсь обидеть ее. Надо было с самого начала вести себя с ней построже. Но она такая впечатлительная, такая замкнутая. Я старалась, как могла, смягчить ее сердце. Отогреть ее.
Мина, конечно, ничего не узнала об этом разговоре. Но заметила, что в последнее время мачеха стала как-то особенно тепло говорить об их учительнице литературы. А Хамис Хадисовна — чаще других приглашать Мину к себе домой. Иногда они вместе что-нибудь стряпали или шили. И не раз учительница хвалила ее:
— У тебя, девочка, легкие руки — все получается…
На следующий день после бала Сарат Магомедовна позвала Мину после уроков в учительскую.
— Значит, Сабур и Али пришли вчера на вечер пьяными? — спросила она.
Мина ничего не ответила.
— Почему ты молчишь? Ведь это ты сказала, что они вчера были пьяные? Верно?
— Ничего я не говорила…
— Как не говорила? Именно ты и заметила, что они пьяные.
— Ничего я не заметила!
— Погоди, Мина. Вчера ты сама об этом сказала, а сегодня…
— Ничего я не говорила! — с вызовом ответила Мина.
НЕЧЕЛОВЕКИ
Джейран любила маленьких. И где бы она ни появлялась, во дворе своего дома или в школе, вокруг нее всегда собиралась стайка дошколят или первоклашек. Обиженные всегда находили у нее защиту. И к зависти некоторых родителей, дети были с ней удивительно покладистыми и ловили на лету каждое ее слово.
— Джейран идет! Джейран!
Ребятишки, играющие во дворе, кинулись к ней навстречу.
— Джейран! Мура́д меня обманул, — со слезами в голосе сказала девочка с большущим, похожим на мак, бантом.
— Сыграем в войну? — тянул ее за руку карапуз в желтом свитере.
— Это моя сестра! Пропустите! — пятилетняя девочка в ярком платье решительно проталкивалась к Джейран.
— Спокойно, дети, спокойно, — остановилась Джейран. — Видите, я только что пришла из школы. У меня много дел. Поиграйте пока сами.
— Но ты выйдешь, когда уроки выучишь? Выйдешь?..
Нет, сегодня Джейран не выйдет. Сегодня ей совсем не хочется возиться с малышами во дворе. Ей даже удивительно, как это раньше она могла играть с ними целыми днями. Тем более, что она мечтала стать ученой, как их соседка по дому. А та никогда ни на минуту не задерживалась во дворе, где вечерами любили собираться женщины. Она была серьезной и немногословной. Дома всегда сидела над какими-то бумагами. Говорили, она пишет диссертацию. Сколько Джейран себя помнит, соседка всегда ее писала. Какая упорная!
— Бедняга, — сказала как-то про нее мать Джейран. — Она давно забыла о детях, а дети о ней. Женщина все-таки прежде всего должна быть матерью и женой, а уж потом… Ну, да аллах с ней!