Умалат вернулся из командировки в прекрасном настроении и не с пустыми руками. Они обнялись с Мухтаром, и Умалат, не дожидаясь жены, принялся хлопотать — почистил и поставил жарить рыбу, вынес во двор раскладной стол и с удовольствием накрыл его.
Мухтар сидел все на той же скамеечке. Его крупная фигура возвышалась над столом. Папаху он так и не снял.
Умалат присел на свое обычное место с правого края стола.
Давно уже они не разговаривали так весело и раскованно.
Дауд до того увлекся их рассказами, что забыл про свои переживания.
— А помнишь, как ночью мы вдвоем сторожили картошку от кабанов? — спросил Мухтар, и в глазах его засветилось озорство.
— От кабанов? — недоверчиво переспросил Дауд, он никогда не слышал от отца этой истории.
— Всякое бывало, — махнул рукой Умалат, — ничего особенного тогда, по-моему, не произошло.
Дауд было расстроился — ему хотелось услышать новую историю, но отец не очень-то любил вспоминать о своей жизни в ауле. Вот и сейчас он готов перевести разговор на дела совсем не интересные.
Отцу казалось, с аулом связан какой-то незначительный период его жизни. И он мало ценил все, что было оттуда. Например, в детстве он выучился прекрасно играть на свирели. Всем очень нравилась его игра. Мама даже плачет, когда он играет мелодию пастуха. Этот пастух оказался после землетрясения в пещере, из которой нет выхода.
Однажды мама попросила его просто так сыграть ей на свирели, а папа рассердился:
— Я не чабан и не пастух, чтобы каждый день играть на свирели.
— Чабан и пастух тоже люди, именно потому они и играют, — ответила с обидой мама.
Отец не захотел продолжать разговор, но и играть не стал.
Как-то раз один из гостей, заслушавшись, сказал: «Вот где ты потерял свой талант!» Отец, по-видимому, сильно оскорбился, потому что с тех пор никогда больше не приглашал в дом этого человека. Все произошло как бы само собой. Это отец умеет превосходно — ничего не осложнять понапрасну.
И может, именно от того, что отец так мало и неохотно рассказывает о своем детстве, Дауд особенно любит про это слушать. Вообще интересно побольше узнать про маленького отца. Наверное, у них есть немало общего. Каждый раз, когда приезжал Мухтар, Дауд приставал к нему с расспросами. И Мухтар охотно рассказывал.
Дауд уже знал, в детстве отец пас телят, помогал чабанам во время каникул, работал на стройке, — словом, делал то, что обычно делают деревенские парни. Но вот про картошку и диких кабанов он не слышал никогда. Как сторожили? Охотились на кабанов?
— Икру ешь, Мухтар, икру! Не так-то уж часто она бывает!
— И не надо, — простодушно ответил Мухтар. — Я к ней не привык.
«Отец нарочно отвлекает дядю Мухтара, — подумал Дауд. — Но я ведь все равно попрошу рассказать. Не сейчас, так завтра».
Но оказалось, что и просить не придется. Мухтару самому не терпелось рассказать про кабанов.
— Мы-то с Умалатом на картошке росли. От кабанов охраняли, а сами…
— Давай выпьем лучше, — предложил Умалат. — Чего там рассказывать о давно прошедшем!
— Как чего? Дауду ведь интересно. Давай, садись рядом, — Мухтар потянул Дауда за руку. — Поешь с нами. Вкусная рыба. Отец твой — мастер жарить.
— Дались тебе сегодня эти кабаны! Будто больше и поговорить не о чем. — Умалат залпом осушил бокал вина.
— Нет, Умалат, что ни говори, а я до сих пор удивляюсь этому чуду, тому, как кабаны свирель слушали. Ну, что коровы, овцы, лошади музыку слушают, понятно — они возле нас живут. И не только к музыке привыкают, но и по мелодии настроение чабана улавливают, понимают, добрый или злой человек на свирели играет. Но кабанам-то про это ведомо?
— Да ни черта им неведомо! Это нам тогда просто так показалось.
— А что было, папа?
— Но что ты всегда вмешиваешься, когда старшие разговаривают! — Умалат начал было отчитывать Дауда, но вмешался Мухтар:
— Ничего, ничего! Он нам не мешает. Мне самому хотелось вспомнить. Ведь так давно мы не вспоминали своего детства… Все некогда, все — в сегодняшнем дне, да еще вперед норовим заглянуть. А это неправильно! Зачем же тогда дана человеку память, а? Я поднимаю бокал за ваше детство, за твоего сына Дауда! Настоящий мужчина растет!
Мухтар выпил бокал, поднял за хвостик ярко-красную редиску, запрокинул назад голову и, держа редиску над губами, торжественно произнес: