В ту же секунду папуасы натянули луки, собаки залаяли. В кускуса полетели камни. Я заслонил собой героя и спросил, в чем дело. Они говорят: «Нельзя отпускать, нужно съесть». Я понял, что назревает политический конфликт. Решил дело дипломатией. «Нельзя, — говорю, — сейчас его убивать. Он завтра нам нужен для съемки». Мы с Олегом снова поймали пучеглазого и засунули в звероводческий мешок. Договорились, что ночью он «убежит». Пришлось взять его с собой в лодку. Так кускус переехал с острова на остров.
Я собирался на ужин к каннибалам. А мне что собираться? Голь перекатная. Только подпоясаться. Вытер руки об штаны и пошел.
На пляже стояла баптистская церковь, очень красивая, сложенная из отесанной вулканической породы и кораллов. Иконы в ней тоже были: вырезки из глянцевых журналов с репродукциями на христианские темы. Оклады аккуратно выложены кораллами на клей ПВА. Над дверями выклеена ракушками надпись по-английски: «Иисус любит тебя». В церкви горел костер. Это создавало определенный уют, но выглядело непривычно. Со стороны алтаря, снаружи, были накрыты столы: много зелени, рис с морковкой, пальмовое вино…
Уважаемые люди сидели по-турецки перед сервированной клеенкой. Я сел на приготовленное для меня место — рядом с вождем. Разговорились, выпили пальмового вина… На листьях бао щедро лежала закуска, однако мясных блюд на столе я не наблюдал. По некоторым косвенным признакам я понял, что камеры работают. Хотелось спать после трудного дня на острове. Ужин с местной знатью представлялся ненужной работой. Прошло пятнадцать минут, и я зевнул. Еще через четверть часа спросил: «Что сегодня в меню?»
Вождь чесал живот и улыбался. Он сказал, что все мои пожелания будут в точности выполнены. Я приободрился, ведь съемка каннибальского пиршества была одной из приоритетных задач. Пришли дети в разноцветных саронгах, выстроились по росту и стали петь заунывные песни. Не знаю, сколько это тянулось, но казалось, что мучительно долго. Но и среди папуасов были режиссеры. Музыка сменилась яростным ритмом, и из кустов выскочили голые юноши. На причинных местах у них были закреплены сушеные тыквенные калебасы, явно льстящие участникам, так сказать, «костюмированного шоу», своими размерами. Калебасы были примотаны к телам резинками от трусов. Молодцы танцевали агрессивный военный танец.
В третьем часу ночи принесли огромную кастрюлю. Крышки не было, кастрюля была накрыта, в лучших традициях ритуальных контор, красной тряпкой. Я проверил микрофон — все работало. Обращаясь к вождю, я сообщил, что хотелось бы отведать содержимого кастрюли. И демонстративно, так чтобы было видно на все камеры, пододвинул свой лист бао. Чернокнижная история получилась что надо. Вождь, лихо подбоченясь, сдернул плащаницу с кастрюли и шлепнул мне на тарелку парящую отварную голову. Вспомнив, где мы собрались, я еле удержался от фразы, что я не царь, а он не Эсфирь. На Иоанна Златоуста блюдо и вовсе не смахивало.
Я поинтересовался, где остальное тело. Все за столом засмущались и предложили довольствоваться тем, что уже есть в тарелке. Я осмотрел блюдо. Несчастный был чернокожим стариком. Выглядел неаппетитно.
— Кто он? — спросил я у вождя.
— Это колдун с острова Кофиау.
Стало неприятно, ведь и меня они считали колдуном.
— А где все же тело?
— Съели давно, — сказал пожилой воин со шрамом на груди.
— Когда?
— В прошлом месяце, на празднике урожая.
Они требовательно смотрели на меня. Мол, «заказывал — жри». В голове у меня была масса отговорок: «нет аппетита», «простите, я сыт — аперитив был слишком обильным», «стоп! снято! всем спасибо!», «руки в гору, лежать лицом в пол, это стошестьдесятпятыйкраснознаменныйорденаленинаорденабоевогокрасногознамениполквдв!»… Все это не подходило.
Я надавил на глаз. Он был матовым, как белок крутого яйца. Покрутил тарелку. Предложил присоединиться всем собравшимся. Они вежливо отказались. Я перевел разговор на тему консервации. Как же, мол, голова так долго хранится, если тело вон когда съели? Мне объяснили, что голова всегда хранится на такой случай. Вдруг кому срочно приспичит. Ее сушат, как воблу. Я приподнял колдуна за дряблые щеки, примериваясь, куда бы вцепиться зубами. И тут пришло спасение. Само собой.