— Мы знали, что не сможем быть вместе, — продолжал Эрл. — Понимали, что война рано или поздно закончится. — В его глазах было отсутствующее выражение, воспоминание о боли, и я видел, какой след Лена оставила в его жизни. — Мы оба были взрослые люди. — Глубокий вздох. — В общем, мы расстались. Я демобилизовался и вернулся в профсоюз. С тех пор мы не виделись. — Он покачал головой. — А теперь она играет в кино. Я не видел ни одного ее фильма.
На следующий день мы нашли Бормана. Я ухватился за его монашеский капюшон[22] и так тряхнул его, что у него лязгнули зубы. Мы передали его представителю Международного трибунала для суда над военными преступниками и позволили себе несколько дней отдыха.
Таким взвинченным, как в те дни, я Эрла еще не видел никогда. Он то и дело скрывался, чтобы сделать телефонный звонок. Нас вечно осаждали толпы журналистов, и Сэндерсон дергался от каждой вспышки. В первый же вечер он сбежал из нашего гостиничного номера и не появлялся три дня.
Обычно это я вел себя подобным образом, стараясь улизнуть на свидание с очередной красоткой. От Эрла я такого не ожидал.
Те выходные он провел с Леной в крошечном отельчике к северу от Рима. В понедельник утром их снимками пестрели все итальянские газеты — каким-то образом журналисты пронюхали об этом свидании. Я гадал, узнала ли подробности Лилиан, и если да, то что она об этом думает.
Эрл, чернее тучи, появился примерно в полдень понедельника, как раз вовремя, чтобы успеть на свой рейс в Индию: он летел в Калькутту на встречу с Ганди. Закончилось дело тем, что Сэндерсон своим телом закрыл Махатму от пуль, которые какой-то фанатик выпустил в него на ступенях храма, и теперь все газеты только и писали об Индии, а об итальянском происшествии позабыли. Как мой приятель потом объяснялся с Лилиан, я понятия не имею. Не знаю уж, что он ей наплел, но совершенно уверен — Лилиан ему поверила. Она всегда ему верила.
Славное было время. Теперь, когда в Южную Америку дорога фашистам была заказана, они были вынуждены оставаться в Европе, где искать их было куда легче. После того как нам удалось выудить Бормана из его монастыря, мы вытащили Менгеле[23] с чердака на баварской ферме и так близко подобрались к Айхману[24] в Австрии, что он запаниковал и угодил прямо в руки к советскому патрулю, и русские пристрелили его без лишних слов. Дэвид Герштейн со своим дипломатическим паспортом пробрался в Эскориал[25] и уговорил Франко выступить в прямом радиоэфире с заявлением, в котором он отрекался от престола и созывал выборы, после чего Дэвид сопровождал его в самолете во время полета в Швейцарию. Следом за Испанией выборы были объявлены в Португалии, и Перону пришлось искать прибежища в Нанкине, где он стал военным советником генералиссимуса.[26] Нацисты покидали Иберию десятками, и многие из них были пойманы.
Мои дела шли в гору. Жалованье, которое платил мне мистер Холмс, было невелико, но я прилично заработал на рекламе «Честерфильда» и на том, что продал свою историю журналу «Лайф»; кроме того, я часто выступал с речами за плату — мистер Холмс даже нанял специального человека, который писал для меня тексты. Моя половина квартиры на Парк-авеню не стоила мне ни цента, равно как никто не принуждал меня платить за еду. Меня посещало такое количество девчонок, что домовладелец задумался о том, чтобы установить вращающуюся дверь. Помимо всего этого, мне регулярно приходили кругленькие суммы за статьи, выходящие под моим именем, — вроде «Почему я верю в терпимость», «Что для меня значит Америка» и «Зачем нам нужна ООН». Ребята из Голливуда были не прочь заключить со мной долгосрочный контракт и суммы предлагали поистине астрономические, но тогда они меня не интересовали. Мне хотелось посмотреть мир.
Газеты стали все чаще и чаще называть Эрла Черным Орлом, по названию его 332-й истребительной группы, «Одинокие орлы». Он был от этого не в восторге. Дэвид Герштейн для тех немногих, кто знал о его таланте, стал Парламентером. Меня, естественно, прозвали Золотым Мальчиком. Я не возражал.
Еще одного члена «Экзоты за демократию» обрели в лице Блайз Стэнхоуп ван Ренссэйлер, которую газеты тут же окрестили Мозговым Трестом. Это была утонченная бостонская аристократка, настоящая леди до мозга костей, трепетная, как породистая скаковая кобыла, и вышедшая замуж за какого-то нью-йоркского проходимца-конгрессмена, родив ему трех ребятишек. Она обладала той красотой, которую замечаешь не сразу, но, заметив, только диву даешься, как мог раньше не обращать на нее внимания. Думаю, она и сама вряд ли понимала, до какой степени хороша. Блайз умела впитывать чужое сознание. Воспоминания, способности — все.
Дама была лет на десять меня старше, но это меня не отпугивало, и очень скоро я начал заигрывать с ней. Я никогда не испытывал недостатка в женском внимании, и об этом было известно всем и каждому, так что если Блайз вообще хоть что-то обо мне знала — а я в этом не уверен, поскольку мой разум не представлял для нее никакого интереса, — то она не могла воспринимать меня всерьез.
В конце концов подонок-муженек Генри выкинул ее на улицу, и она заглянула к нам с Холмсом в поисках ночлега. Холмса не было дома, и я, изрядно набравшись его двадцатилетнего бренди, предложил ей ночевать у нас, точнее, в моей постели. Она влепила мне честно заслуженную пощечину, развернулась и вышла прочь.
Не думал, что она примет это предложение так серьезно. Уж ей-то следовало бы это понимать. Хотя, если уж на то пошло, мне тоже. Тогда, в сорок седьмом, многие с большей легкостью женились, чем позволяли себе кем-то увлечься. Я был исключением. А Блайз была слишком трепетной, чтобы играть с ней в эти игры: половину времени она балансировала на грани нервного срыва, со всеми теми сведениями, которыми была битком набита ее голова, и чего ей только не хватало, так это поползновений неотесанного деревенского парня из Дакоты в ту самую ночь, когда развалился ее брак.
Вскоре Блайз сошлась с Тахионом. Тот факт, что мне предпочли существо с другой планеты, довольно болезненно ударил по моему самолюбию, но к тому времени я уже успел неплохо узнать Таха и решил, что, несмотря на его пристрастие к парче и бархату, он нормальный парень. Если он сумеет сделать Блайз счастливой, то я и слова поперек не скажу. Наверное, в нем все-таки было что-то такое, раз даже такой синий чулок, как Блайз, согласилась жить в грехе.
Термин «туз» вошел в моду как раз после того, как Блайз вступила в ЭЗД, так что внезапно мы стали «Четырьмя тузами». Мистер Холмс был демократическим тузом в рукаве, или пятым тузом.
Поразительно, какое количество льстецов нас окружало. Публика просто не позволила бы нам сделать что-нибудь неправильное. Даже закоренелые расисты говорили об Эрле Сэндерсоне «наш цветной летчик». Когда он высказывался о расовой сегрегации, или мистер Холмс — о популизме, люди слушали их с раскрытым ртом.
Думаю, Эрл сознательно манипулировал своим имиджем. Он был умен и отлично представлял себе механизм работы прессы. Обещание, с такой внутренней борьбой данное им мистеру Холмсу, оказалось совершенно оправданным. Он сознательно лепил из себя черного героя, идеальную фигуру для подражания. Спортсмен, стипендиат, профсоюзный лидер, герой войны, безупречный муж, туз. Он стал первым чернокожим, попавшим на обложку «Таймс» и «Лайф». Он сместил Робсона с пьедестала чернокожего идола, что тот скрепя сердце признал, сказав: «Я не умею летать, зато Эрл Сэндерсон не умеет петь». Относительно этого Робсон, кстати сказать, заблуждался.
Эрл вознесся так высоко, как еще никогда в жизни. Вот только он не задумывался о том, что случается с колоссами, когда людям становится известно об их глиняных ногах.
Закат «Четырех тузов» начался в следующем, сорок восьмом году. Когда коммунисты готовы были взять верх в Чехословакии, мы спешно вылетели в Германию, а потом все вдруг отменили. Кто-то в Госдепе решил, что ситуация слишком сложная и нам будет не под силу с ней справиться, и попросил мистера Холмса не вмешиваться. Потом до меня дошел слух, будто бы правительство проводило собственный набор тузов на секретную службу, их заслали туда, и они провалили все дело. Так это или нет — не знаю.
22
Утверждали, что Мартин Борман скрывается в одном из монастырей Северной Италии, или в Риме, в францисканском монастыре Сан-Антонио, или в бенедиктинском аббатстве на северо-востоке Испании.
23
24
25