— Они пытаются свалить «Тузов», Джек, — сообщил мне Сэндерсон. — Садись на первый же самолет на восток. Надо поговорить.
Я стал собирать вещи, но тут вошла Ким, одетая в свой белый теннисный костюм — ее урок только что кончился. Запыхавшаяся, она выглядела так привлекательно, как ни одна из других знакомых мне женщин.
— Что случилось? — спросила она.
Я махнул на розовую повестку.
Ее реакция была мгновенной и очень меня удивила.
— Я позвоню на студию. Тебе нужен адвокат.
Я тупо наблюдал, как она поднимает трубку и набирает номер. По спине у меня побежали мурашки.
— Хотел бы я знать, что происходит.
Но я знал, и это знание было ужасающим в своей отчетливости и неумолимости.
Настоящий страх овладел мною позже. КРААД взялся за Голливуд в сорок седьмом: предположительно Комитет расследовал подрывную деятельность коммунистов в киноиндустрии — идея была совершенно абсурдная, поскольку ни одному коммунисту не удалось бы ничего пропагандировать в своих фильмах без ведома и разрешения людей уровня мистера Майера и братьев Уорнер. Те, кого обвинили, в прошлом или настоящем были коммунистами, и они со своими адвокатами выбрали линию защиты, основанную на Первой поправке, которая гарантировала каждому гражданину свободу слова и объединений.
Комитет растоптал их, как стадо буйволов — клумбу с маргаритками. Всех десятерых за отказ сотрудничать обвинили в неуважении к Конгрессу, а когда несколько лет спустя их апелляции были отклонены, они загремели в тюрьму. Члены «десятки» полагали, будто Первая поправка защитит их, а обвинения в неуважении рассыплются самое позднее через несколько недель. Вместо этого обжалования затянулись на годы, вся «десятка» отправилась за решетку, и, отбыв срок, ни один из них не смог найти себе работу.
Именно тогда возник так называемый черный список. Мои старые знакомцы из Американского легиона, после приснопамятных столкновений с фермерами в годы Великой депрессии освоившие более тонкую тактику, опубликовали список известных или подозреваемых коммунистов, чтобы ни один работодатель ни под каким предлогом не мог нанять человека из этого списка. Если он все же нанимал кого-либо из неблагонадежных, он сам пополнял ряды подозреваемых и его имя могло также оказаться в этом списке.
Ни один из тех, кто предстал перед КРААД, не совершал никакого преступления — в том смысле, в каком его определял закон. Они оказались под следствием не за преступную деятельность, но за свои убеждения. Комитет не имел конституционного права преследовать этих людей, черный список был незаконным, доказательства по большей части основывались на слухах и были неприемлемыми в суде… но это ничего не меняло. Их все равно осудили.
КРААД некоторое время молчал, отчасти по той причине, что его председатель, Парнелл, угодил за решетку за финансовые махинации, отчасти потому, что «голливудская десятка» все еще обжаловала свои приговоры. Но привычка к оглушительной славе за то время, пока комитетчики расправлялись с Голливудом, оказалась очень сильной, тем более что общественность впала в совершеннейшее безумие от процессов по делу Розенбергов[41] и Алджера Хисса,[42] поэтому они решили, что настала пора устроить еще одно громкое расследование. Новый председатель КРААД, Джон С. Вуд из Джорджии, замахнулся на самую крупную дичь на планете.
На нас.
Поверенный «МГМ» встретил меня в вашингтонском аэропорту.
— Я бы не советовал вам встречаться с мистером Холмсом или мистером Сэндерсоном, — заявил он.
— Не говорите глупостей.
— Они будут пытаться уговорить вас прибегнуть к защите на основе Первой или Пятой поправок, — сказал юрист. — Первая поправка не поможет: все апелляции на этом основании отклоняются. Пятая же позволяет не давать показаний против самого себя, но если вы на самом деле не совершали ничего противозаконного, то не можете прибегнуть к такой тактике — если только не хотите выглядеть виновным.
— И ты больше не сможешь найти себе работу, Джек, — вставила Ким. — «Метро» даже не выпустит в прокат твои картины. Американский легион будет пикетировать кинотеатры по всей стране.
— С чего ты взяла, что я смогу работать, даже если стану с ними сотрудничать? — спросил я. — Чтобы попасть в черный список, достаточно просто получить этот чертов вызов.
— Мистер Майер уполномочил меня сообщить вам от его имени, — сказал юрист, — что вы останетесь на студии, если станете сотрудничать с Комитетом.
Я покачал головой и ухмыльнулся.
— Я намерен поговорить с мистером Холмсом сегодня же вечером. Мы же «Тузы», а не кто-нибудь. Если нам не под силу задать трепку какому-то жирному конгрессмену из Джорджии, мы не заслуживаем работы.
Итак, я встретился с мистером Холмсом, Эрлом и Дэвидом в «Стетлере». Ким сказала, что я веду себя неразумно, и со мной не пошла.
Все не заладилось с самого начала. Сэндерсон сказал, что прежде всего Комитет вообще не имеет права нас вызывать и мы просто должны отказаться с ними сотрудничать. Мистер Холмс добавил, что мы не можем вот так просто взять и сдаться и должны защищать себя перед комитетом — в конце концов, нам нечего скрывать. Эрл опять вмешался: дескать, в том балагане, в который превратился наш суд, без толку взывать к голосу разума. Дэвид просто хотел пустить на заседании в ход свои феромоны.
— К черту! — не выдержал я. — Ставлю на Первую. Свобода слова и объединений — это понятно каждому американцу.
Но сам я не верил в свои слова ни на грош, а просто чувствовал, что должен сказать хоть что-то оптимистичное.
В первый день меня так и не вызвали — мы с Дэвидом и Эрлом слонялись по вестибюлю, считая шаги и кусая ногти, пока мистер Холмс со своим поверенным пытался разыгрывать из себя короля Кнута[43] и не дать гибельной волне слизнуть едким языком плоть с их костей. Дэвид все пытался уговорить охранников позволить ему пройти в зал, но ему не повезло: те, что находились снаружи, и рады были бы пропустить его внутрь, но вот на тех, что были за дверью, его феромоны не действовали, и они упорно продолжали стоять у него на пути.
Прессе, разумеется, присутствовать позволили. КРААД обожал демонстрировать свою деятельность перед камерами кинохроники, а камеры придавали этому балагану подлинный размах.
Я не знал, что происходит внутри, пока оттуда не вышел мистер Холмс. Он двигался, как человек, перенесший инсульт: осторожно переставлял одну ногу за другой, лицо было пепельно-бледным, руки тряслись — короче говоря, за какие-то несколько часов он постарел на два десятка лет. Эрл с Дэвидом подбежали к нему, а я мог лишь в ужасе смотреть, как другие вели его по коридору.
Страх держал меня за горло.
Мистера Холмса посадили в его автомобиль, потом Эрл подождал, когда подъедет лимузин «МГМ», и вместе с нами уселся на заднее сиденье. Ким, надувшись, забилась в уголок, чтобы мой чернокожий приятель случайно ее не коснулся, и отказалась даже поздороваться.
— Что ж, я оказался прав, — сказал он. — Нам вообще не следовало сотрудничать с этими мерзавцами.
Я до сих пор находился под воздействием увиденного в коридоре.
— Не понимаю, за каким дьяволом они все это делают.
Сэндерсон весело посмотрел на меня.
— Деревенские мальчики, — сказал он, ни к кому не обращаясь, потом покачал головой. — Нужно хорошенько дать им лопатой по башке, чтобы привлечь к себе их внимание.
Ким засопела. Эрл и бровью не повел.
— Они жаждут власти, деревенский мальчик. А Трумэн и Рузвельт долгие годы не давали им до нее дорваться. Теперь они хотят заполучить ее обратно и ради этого раздувают всю эту истерию. Взгляни на «Четырех тузов» — что ты увидишь? Негр-коммунист, еврей-либерал, фэбээровец-либерал и женщина, живущая в грехе. Добавь к этому Тахиона — инопланетянина, который ведет подрывную деятельность не только в стране, но и в наших хромосомах. Возможно, есть и другие, не менее могущественные, о существовании которых никто не знает. И все они обладают сверхъестественными способностями, не подчиняются правительству, выполняют какой-то никому не известный либеральный план, который угрожает выбить политическую почву из-под ног большинства членов Комитета. Как мне представляется, теперь у правительства есть свои собственные тузы, о которых мы не слышали. Это значит, что без нас можно обойтись — мы чересчур независимы и политически неблагонадежны. Наши поражения в Китае и Чехословакии и имена других тузов — вот их оправдание. Суть в том, что, если они смогут публично сломить нас, это послужит доказательством, что они могут сломить кого угодно. Это положит начало господству террора, которое продлится целое поколение. И ни один человек, даже президент, не сможет чувствовать себя в безопасности.
41
Супруги Юлиус и Этель Розенберг, обвиненные в шпионской деятельности в пользу СССР и казненные по приговору суда в 1953 году.
42
43