— …нужно ваше обещание, что не будет никаких общественных беспорядков, — говорил Хартманн.
— Черта с два, — отрезал Миллер. На миг Сандре показалось, что он вот-вот сплюнет. Землистые, изрытые оспинами щеки под рыжеватой бородой Гимли раздулись, бешеные глаза сузились. Он грохнул по столу кулаком так, что тарелки жалобно задребезжали. Телохранители на своих местах подобрались, все остальные вздрогнули от резкого звука. — Вы, политики, вечно несете одну и ту же чушь! — рявкнул карлик. — ДСО выслушивает это годами. Ведите себя смирно и ходите на задних лапках, как забитые собачонки, и тогда мы, так уж и быть, позволим вам доесть объедки с нашего стола. Настала пора и нам поучаствовать в пиршестве, Хартманн. Джокеры устали довольствоваться подачками.
Голос Хартманна, в отличие от Миллера, был спокойным и умиротворяющим.
— Я совершенно согласен с этим, мистер Миллер, мисс Фэйлин. — Грег кивнул Сандре, а она могла лишь нахмуриться в ответ, чувствуя, как разбежались морщинки вокруг рта. — Именно поэтому я и предложил демократам включить в нашу предвыборную платформу пункт о правах джокеров. Именно поэтому я пытаюсь привлечь на нашу сторону каждый голос до последнего. — Сенатор широко развел руки. В устах любого другого человека эти слова выглядели бы неискренне, фальшиво. Но в голосе Грега, казалось, прозвучали все те долгие, утомительные часы, которые он провел на съезде, и это придавало им правдивость. — Вот почему я прошу вас попытаться убедить вашу организацию воздержаться от выступлений. Демонстрации, в особенности если они приведут к беспорядкам, настроят центристских делегатов против вас. Я прошу вас дать мне шанс, дать вам шанс. Откажитесь от своего марша к «Могиле Джетбоя». У вас нет разрешения; полиция и так на взводе из-за постоянных толп в городе, и, если вы попытаетесь выступить, они не пощадят вас.
— Так остановите их, — заметила Сандра. От выпитого виски язык у нее заплетался, и она тряхнула головой. — Никто не сомневается, что вам это небезразлично. Остановите их.
Хартманн поморщился.
— Не могу. Я уже предостерегал мэра против подобных действий, но он стоит на своем. Если вы выступите, то вызовете конфронтацию. Я не могу поощрять нарушение законов.
— Давай, песик, встань на задние лапки, — протянул Миллер и громко завыл, запрокинув голову. Взгляды всех посетителей тут же устремились в их направлении. Тахион смотрел на них с неприкрытым гневом, а на пороге кухни возник встревоженный Хирам. Один из спецагентов приподнялся, но Грег жестом велел ему сесть.
— Мистер Миллер, прошу вас. Я пытаюсь донести до вас реальное положение вещей. Деньги и помощь не бесконечны, и, если вы будете упорствовать в своем противостоянии с теми, кто их обеспечивает, вы только повредите себе.
— А я пытаюсь донести до вас, что «реальное положение вещей» — это улицы Джокертауна. Снизойдите со своих высот и нюхните нашего дерьма, сенатор. Взгляните на бедняг, которые ходят по улицам и кому не посчастливилось умереть, на тех, кто ковыляет по тротуарам на своих культях, на слепых, на двухголовых и четвероруких. На тех, у кого изо рта постоянно текут слюни, на тех, кто скрывается в темноте, потому что солнце обжигает их, на тех, для кого малейшее прикосновение — адская мука.
Миллер заговорил громче, настойчивей, его низкий голос отдавался эхом. Репортеры быстро-быстро строчили в своих блокнотах.
Сандра чувствовала силу, пульсирующую в его голосе. Как-то раз она наблюдала, как Миллер вышел перед свистящей толпой джокертаунцев, и через пятнадцать минут они внимательно слушали его, кивая головами. Даже Грег, подпав под его власть, весь подался вперед.
— Вот каково «реальное положение вещей», — ровно продолжал Миллер. — А ваш паршивый съезд — просто балаган. И я обещаю вам, сенатор, — он вдруг сорвался на крик, — ДСО выплеснет наш протест на улицы!
— Мистер Миллер… — начал Хартманн.
— Гимли! — завопил Миллер, и его голос вдруг стал скрипучим, утратил свою силу, словно Миллер израсходовал все внутренние резервы. — Меня зовут Гимли, черт побери! — В мгновение ока он вскочил на ноги и оказался на стуле. В другой момент эта поза выглядела бы смехотворной, но никому из них почему-то не захотелось смеяться над ним. — Я — паршивый карлик, а не какой-нибудь из ваших «мистеров»!
Сандра потянула Миллера за руку, он оттолкнул ее.
— Отстань от меня. Пускай видят, как сильно я их ненавижу.
— Ненависть ни к чему не ведет, — настаивал Грег. — Ни один из нас не питает к вам ненависти. Если бы вы знали, сколько часов я провел, сражаясь за права джокеров, какую огромную и кропотливую работу проделали Эми и Джон…
— Но вы никогда не были в нашей шкуре! — взвизгнул Миллер. Изо рта у него полетела слюна, забрызгала лацканы пиджака сенатора. Телохранители были готовы сорваться со своих мест, лишь повелительный жест остановил их.
— Неужели вы не понимаете, что мы ваши союзники, а не противники?
— Только не с таким лицом, как у вас, сенатор. Вы чересчур нормальны, черт вас дери. Хотите почувствовать себя одним из нас? Давайте я покажу вам, каково это — когда все тебя жалеют.
Прежде чем кто-либо из них успел отреагировать, Миллер присел. Его мощные толстые ноги вытолкнули его к сенатору. Пальцы потянулись к лицу Грега, скрюченные, словно когти. Хартманн отпрянул, вскидывая руки. Сандра беспомощно открыла рот в попытке остановить его.
Но карлик внезапно рухнул на стол, как будто гигантская незримая рука дала ему оплеуху. Стол накренился и раскололся под его весом, фарфор и бокалы со звоном полетели на пол. Миллер пронзительно, жалобно завизжал, как раненый зверек; Хирам с бешеной яростью на красном лице бросился к нему через весь зал, а спецагенты тщетно пытались за руки поднять его с пола.
— Черт, ну и тяжелый же этот маленький стервец, — пробормотал один из них.
— Вон из моего ресторана! — гремел Хирам. Он прорвался между телохранителями и склонился над карликом. Он вздернул маленького человечка с пола с такой легкостью, как будто тот был перышком: Гимли беспомощно задергался в воздухе, он разевал рот, но не мог произнести ни звука, из нескольких небольших царапин на лице сочилась кровь. — И чтобы ноги твоей здесь больше не было! — бушевал толстяк, потрясая пухлым пальцем перед носом ошеломленного карлика. Хирам зашагал к выходу, волоча коротышку за собой, как воздушный шарик, и не переставая отчитывать его. — Ты оскорбляешь моих работников, ты ведешь себя возмутительно, ты осмелился даже угрожать сенатору, который только и делает, что пытается помочь… — Голос Хирама затих: двери фойе за ним захлопнулись.
Хартманн отряхнул с пиджака осколки фарфора и обратился к телохранителям:
— Не трогайте его. Он имеет полное право быть недовольным — вы тоже едва ли были бы всем довольны, если бы жили в Джокертауне.
Сенатор повернулся к Сандре.
— Мисс Фэйлин, прошу вас, если вы имеете какую-то власть над ДСО и Миллером, пожалуйста, удержите его от опрометчивых шагов. Вы только поставите под угрозу собственное дело. Честное слово. — Вид у него был скорее печальный, чем рассерженный. Он взглянул на разгром, устроенный карликом, и снова вздохнул. — Бедный Хирам, — сказал он. — А я ведь дал ему обещание.
От выпитого у Сандры кружилась голова, мысли путались. Она кивнула Грегу и поняла, что все смотрят на нее, ждут от нее каких-то слов. Она тряхнула седой шевелюрой.
— Я попробую, — пробормотала она. Потом добавила: — Прошу меня простить.
Сандра развернулась и почти выбежала из зала, чувствуя, как протестуют ее ревматические суставы.
Взгляд Хартманна сверлил ее согбенную спину.
ПЛЕНАРНОЕ ГОЛОСОВАНИЕ ПО ПРАВАМ ДЖОКЕРОВ
СОСТОИТСЯ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ