Я сказал:
– Я хотел бы поговорить с мистером Джексоном Уэллсом.
– О'кей, – кивнула она. – Проходите. – Она отступила в прихожую и скрылась за дверью слева. Оттуда на сей раз появился тощий блондин с вихляющей походкой, на вид несколько моложе пятидесяти лет.
– Вы хотели видеть меня? – осведомился он. Я бросил взгляд назад, туда, где глухой старый пень по-прежнему подпирал ворота.
– Мой отец, – сказал блондин, проследив направление моего взгляда.
– Мистер Джексон Уэллс?
– Это я, – ответил он. – Ох!
Он усмехнулся, увидев мое облегчение, с беззаботностью, на сотню миль отстоявшей от того, что ожидал увидеть я. Он спокойно ждал, пока я представлюсь, а потом медленно спросил:
– Я не мог видеть вас раньше?
– Я так не думаю.
– По телевизору, – произнес он, сомневаясь.
– О… ну… вы смотрели вчера репортаж о Линкольнском забеге в Донкастере?
– Да, смотрел, но… – Он потер лоб, не в силах вспомнить поточнее.
– Меня зовут Томас Лайон, – сказал я. – Я был другом Валентина Кларка.
Тень омрачила лучезарное настроение Джексона Уэллса.
– Бедный старикан умер на этой неделе, – сказал он. Мое имя наконец-то подхлестнуло его память. – Томас Лайон. Не тот ли, что снимает фильм?
– Тот, – признался я.
– Я видел вас вчера по телику, вас и Нэша Рурка.
Он подвел церемонии знакомства краткий итог, потерев кончик носа тыльной стороной ладони. Я сказал:
– Я не хочу принести вам никакого вреда созданием этого фильма. Я приехал спросить вас, существует ли что-либо, о чем вам в особенности хотелось бы умолчать. Потому что иногда, – объяснил я, – можно затронуть вещи или думать, что затрагиваешь вещи, которые оборачиваются ранящей истиной.
Он подумал над этим и сказал наконец:
– Вам, наверное, лучше пройти в дом.
– Спасибо.
Он провел меня в маленькую комнату рядом со входом, на вид нежилую. Пианино, вращающийся стул, тяжелое деревянное кресло и закрытый шкаф составляли всю его обстановку. Сам он сел на вращающийся стул и указал мне на кресло.
– Вы играете? – учтиво поинтересовался я, имея в виду пианино.
– Моя дочь играет. Люси, вы видели ее.
– М-м… – Я кивнул и набрал побольше воздуха. – В общем-то я хотел расспросить вас об Ивонн.
– О ком?
– Об Ивонн. О вашей жене.
– Соня, – с усилием сказал он. – Ее звали Соня.
– В книге Говарда Тайлера она Ивонн.
– Да, – согласился он, – Ивонн. Я читал эту книгу.
Казалось, он не испытывал ни горя, ни гнева, поэтому я спросил:
– Что вы думаете о ней?
Неожиданно он рассмеялся:
– Куча вздора. Призрачные любовники! И этот аристократический сморчок, который в книге вроде бы как я! Сапожники.
– В фильме вы будете далеко не сморчком.
– Значит, это правда? Нэш Рурк – это я?
– Он играет человека, жена которого была найдена повешенной.
– Что вы знаете? – Солнечное сияние его настроения и улыбку в его глазах, несомненно, нельзя было подделать. – Все это было чертовски давно. Я и плевка не дам за то, что вы скажете в фильме. Я едва могу вспомнить Соню, и это факт. Это была другая жизнь. Я оставил ее позади. Делайте эту ерундовину, если вам хочется. Я досыта наелся этой мерзостью. Понимаете, мне было двадцать два, когда я женился на Соне, и еще не было двадцати пяти, когда она умерла, и я на самом деле был еще ребенком. Ребенком, который играет в большого ньюмаркетского тренера скаковых лошадей. После этого дела люди стали забирать своих лошадей. Я свернул бизнес, перебрался сюда и живу здесь нормально, тихо, никаких сожалений.
Поскольку казалось, что он обсуждает вопрос совершенно спокойно, я спросил:
– Почему… э… почему умерла ваша жена?
– Называйте ее Соня. Я не думаю о ней как о своей жене. Моя жена здесь, в этом доме. Мать Люси. Мы женаты уже двадцать три года, и нам хорошо друг с другом.
Во всей его личности чувствовалось нескрываемое удовлетворение своей жизнью. У него было обветренное лицо и исчерченные прожилками щеки человека, проводящего много времени на свежем воздухе, на загорелой коже резко выделялись светлые брови. В синих глазах не крылось ни капли хитрости. Зубы его были от природы белыми и здоровыми. В его длинных конечностях и крепкой шее не было заметно никакого напряжения. Я думал, что вряд ли он наделен великим умом, но взамен того он был одним из тех прирожденных счастливчиков, которые могут довольствоваться малым.
– Вы можете ответить на мой вопрос? – напомнил я.
– О Соне? Нет, я думаю, что не могу сказать вам, почему она умерла, поскольку не знаю этого.
Я подумал, что это первая ложь, которую я услышал от него.
– Меня забирали в полицию, – улыбнулся он. – Для помощи следствию, сказали они прессе. Потому что все, конечно, думали, что это сделал я. Вопросы целыми днями! Я просто говорил, что не знаю, почему она умерла. Я говорил это снова и снова. А они продолжали спрашивать. Они думали, что заставят меня признаться, понимаете? – Он засмеялся. – Как будто они всегда имели дело с дураками, которые признавались в том, чего не делали. Я не мог видеть, как это произошло, понимаете? Если ты не делал чего-то, ты просто настаиваешь на этом. В Англии по крайней мере. Никаких настоящих пыток, понимаете? Они отменили пытки. – Он снова засмеялся над своей шуткой. – Я сказал им, чтобы они отцепились от меня и искали того, кто действительно убил ее, но они даже ухом не повели. Они не могли придумать больше ничего – только заставить меня сознаться. Я хочу сказать, это был идиотизм. Вот вы сознались бы в убийстве, если вы этого не делали?
– Думаю, нет.
– Конечно, нет. Час за часом такое! Я перестал слушать. Я не позволил им довести меня до кондиции. Я просто сидел там, как чурбан, и регулярно повторял, чтобы они отцепились.
– Им, должно быть, это не очень понравилось, – сухо сказал я.
– Вы что, за них?
– На самом деле нет, – заверил я его. – Я думаю, вы были великолепны.
– Я был молод, – весело ответил он. – Они не давали мне спать. Тупые ослы не знали, что я часто просиживал по полночи с больными лошадьми. Только так и надо. Я мотал головой, когда они болтали вздор о Соне. Это их бесило.
– Хм-м, – пробормотал я и осторожно спросил: – Вы видели… Соню… Я хочу сказать… э…
– Видел ли я ее в петле? Нет. Я видел ее в морге, несколько часов спустя после того, как они забрали ее. К тому времени они придали ей приличный вид.
– Значит, это не вы нашли ее?
– Нет. Считаю, что в этом мне повезло. Один из моих конюхов нашел ее, когда я ехал на север, на Йоркские скачки. Полиция завернула меня назад, и они уже решили, что я убил ее. Соня висела в стойле, которое мы тогда не использовали. Парень, который нашел ее, выблевал свою жратву на неделю вперед, бедный олух.
– Вы думаете, она повесилась?
– Это не было похоже на нее. – Уэллс выразил свои застарелые сомнения. – Там были сложены тюки сена, с которых она могла спрыгнуть. – Он покачал головой. – Никто не знает правды об этом, и, честно говоря, так лучше. Я читал в этой статейке из «Барабанного боя» о том, что вы собираетесь узнать правду. Ну, если говорить честно, я не хочу этого. Я не хочу, чтобы беспокоили мою жену и Люси. Это нечестно по отношению к ним. Просто сочините для фильма любую историю, какую захотите. Если вы не сделаете там меня убийцей, то для меня оно и так сойдет.
– В фильме вы не убиваете ее, – сказал я.
– Значит, все хорошо.
– Но я должен сказать, отчего она умерла.
Он без малейшего раздражения повторил:
– Я не знаю, отчего она умерла, я говорил вам.
– Да, я знаю, но вы должны были думать об этом.
Он выдал мне искреннюю веселую улыбку и никаких сведений, и я отчетливо понял, с чем пришлось иметь дело полицейским следователям двадцать шесть лет назад: непробиваемая кирпичная стена.
– В книге Говарда Тайлера, – произнес я, – Ивонн грезит о любовниках-жокеях. Где… я хочу сказать… у вас есть догадки, откуда он взял эту идею?