Мне уже было мало судорожных поспешных мастурбаций. Ко мне вернулись наваждения юности: ширинки узких брюк, позволяющие угадать под ними форму члена, влажные трусы… В коллеже, когда мне было тринадцать лет, я часто приходил в пустую спортивную раздевалку и жадно трогал забытые, небрежно брошенные шорты младших мальчиков. Я брал их и уносил домой. Я надевал их перед зеркалом в ванной. Мне кажется, что тогда я еще ничего не мог, но испытывал почти оргазм, видя, как тонкая ткань тесно облегает мой член. Когда мне удавалось превозмочь свой страх, я сам надевал шорты на уроки гимнастики и тревожно ждал, когда чей-нибудь взгляд упадет на мои ноги…
К наваждениям детства я добавил кожу, цепи и боль. Страдания стократно увеличивали наслаждение, и ужас перед болезнью отступал.
Для меня стало привычным отправляться среди ночи в капище, полное страждущих мучеников. Это была огромная галерея, поддерживаемая квадратными бетонными колоннами, у самой Сены, на левом берегу, между мостом Берси и Аустерлицким мостом. Как в пещере[1] Платона, там были только отблески света, но не сам свет, а люди были подобны теням. Я искал среди них порочных, с твердыми членами, неприличными жестами и сильными запахами. Некоторые колебались, ходили вокруг да около, переговаривались; я же хотел всего и немедленно. Я не скрывал своих вкусов: если мне отказывали, я отталкивал собеседника грубым движением; если мы договаривались, я шел за случайным партнером и вкушал наслаждение на ступеньках железной лестницы.
Оскверненный, измученный, испытавший оргазм на берегу реки, я чувствовал себя прекрасно, был светел и расслаблен. Я был прозрачен.
Лору не взяли на роль Марии Терезы, женщины-ребенка, проститутки из Барселоны. Марк и Омар колебались, но все-таки предпочли ей актрису с именем, ее спонсоры обещали принять участие в финансировании клипа.
Я почувствовал даже облегчение, узнав, что мне не придется снимать ее лицо. Мне казалось, что это лицо поглотило бы весь свет без остатка, остались лишь черная фигура и блестящие светлые глаза.
Съемки оказались сложными. Продюсер поссорился с Омаром и не приехал в Барселону, прислав вместо себя молоденькую директрису, совершенно неопытную и неумелую. Как только возникала малейшая трудность, она тут же начинала рыдать: невозможно передать, сколько слез она пролила на портовых причалах, узких улочках Барселоны и в цыганских кабачках.
Я любил работать с Омаром. Я встретил его в маленьком кафе, в руке у него был старый блокнот в коричневой кожаной обложке. С той самой первой встречи я не сомневался в его таланте. Для него, да, пожалуй, еще лишь для нескольких друзей, я мог бы сделать многое, не задумываясь, и меня не остановило бы чужое несовершенство, будь то несовершенство тела, лица или ума.
Я отдавал себе отчет в том, что каждый день погружаюсь все глубже в могилу, которую сам для себя вырыл и которая отделяла меня от окружающего мира. Мне становилось все труднее общаться с людьми, если это не касалось работы и секса. Только талант по-прежнему вызывал мое восхищение.
То немногое, что я знал о прошлом Омара, еще больше сближало меня с ним. Одиннадцать детей в семье, неизбежные отклонения от нормы, братья-преступники, один из них эпилептик. Он бежал от пятнадцати лет жизни в бидонвиле[2] Нантера, от алкоголя и драк в барах по субботам. Прекрасный и жестокий цветок, выросший на городской свалке.
Я знал, что никогда не захочу прикоснуться к его телу. Но если бы я встретил кого-нибудь из его братьев-воришек, то сделал бы невозможное, чтобы угадать очертания члена под джинсами, увидеть его раскинувшимся на простынях на своей постели, чтобы он нежно, как играющий хищник, склонился надо мной.
Омар кончил монтировать «Марию Терезу». Он позвонил мне. Я нашел его в «Зеленой звезде». Он рассказал о сюжете, который давно задумал, и предложил вместе написать сценарий.
Эта история происходит в семидесятые в бидонвиле Нантера, в семье Фарида. Алжирская война кончилась восемь лет назад, но полицейские регулярно устраивают облавы. Они врываются в дома, крушат, ломают. Здесь все может случиться, напряжение очень редко разряжается. Конечно, жизнь тут не только череда несчастий и безысходности, как думают окружающие. Есть здесь и радость, и юмор, и праздники. Но когда начинаются дожди и вода просачивается сквозь ржавую крышу, а потоки грязи текут между хижинами, начинаешь спрашивать себя, в какой глубине хромосом прячется память о солнце, помогающая, наперекор всему, местным ребятишкам расцвести невероятным образом.
1
Символ из книги Платона «Государство», описывающей восхождение от мира теней и подобий, которые только представляются существующими, к подлинному бытию, с которым связано истинное знание. —