– Да ладно вам, – адвокат резко поднялся. – Бросьте заниматься этой дешевой плакатной демагогией. Вы бы сами себя послушали. Говорите, как передовицу из «Правды» читаете. Тошно становится. Стыдно, молодой человек, в вашем-то возрасте. – Он поморщился. – И вообще, давайте покончим с этим разговором. Вам все равно не удастся меня переубедить.
– Ради Бога, – легко согласился Жигулов. – Давайте покончим. Тем более что не я его начал.
– Я все прочел и подписал нужные документы. Мне понадобится неделя на то, чтобы ознакомиться с материалами дела и, возможно, потребовать независимых экспертиз. Честь имею, – старомодно попрощавшись, не дожидаясь ответа, адвокат вышел, громко хлопнув дверью.
– Взаимно, – вздохнул в пустоту Жигулов. Он уже понял: развязаться с делом об угоне «малой кровью» не удастся. Это же надо, чтобы из полутора десятков адвокатов, работающих в местной юридической консультации, ему прислали именно этого, озлобленного, ненавидящего весь свет человека. Но в чем-то адвокат был все-таки прав. И его жизненная позиция являлась естественным противовесом владимирычевскому: «Мы для простого гражданина – враги». Жигулов не хотел, чтобы его воспринимали как врага. Он хотел быть своим среди своих.
Анна вернулась домой только под вечер. Сказать, что ей было плохо, значит не сказать ничего. Словно выкупалась в выгребной яме. Отперев замок, Анна буквально ввалилась в квартиру. Прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. В последний раз она чувствовала себя настолько же мерзко очень давно. Когда погибли родители и ее, тогда еще пятнадцатилетнюю девушку, повезли в морг на опознание сотрудники местного отделения милиции. За всю дорогу они ни разу не вспомнили о ней, весело обсуждали вчерашний футбольный матч, ржали от души, во весь голос, а она… Она ехала молча и ненавидела их, здоровых, наглых, молодых жлобов, которым нет дела до чужого горя. И когда такие же молодые, здоровые и наглые «трахали» ее – новенькую уличную проститутку, «глянь, хорошенькая», «эй, красавица, раздевайся, прописываться будем», – в темном закоулке на заднем сиденье милицейского «УАЗа», она их ненавидела тоже. И позже, в отделении, когда молодые, здоровые, наглые, не стесняясь, рылись в ее сумочке, деловито засовывая в карманы приглянувшиеся безделушки и, конечно, деньги, она тоже их ненавидела. Эта ненависть нет-нет да и поднималась в ней при личной встрече с «товарищами» в «мышиной» форме. Сегодня, на «субботнике», они тоже присутствовали. Один из плечистых приятелей Георгия, «придворный цепной голдоносец», отходя от лежака, на котором только что имел Анну, и вытирая сомнительное «достоинство» казенной простыней, бросил разомлевшему после парилки, водки и траха приятелю: «Слышь, ты не слишком-то увлекайся. Нам на службу еще». Она давно уже научилась отличать их. По взглядам, по выражениям лиц, по движениям и жестам. Но эти… Среди десятка «быков» эти явно чувствовали себя в своей тарелке, не выделяясь ни манерами, ни внешностью. Они были здесь своими. Если бы Анна могла заплакать – заплакала бы. Но плакать она не умела. Даже на похоронах родителей не проронила ни слезинки. Тело болело. На «субботнике» с ней не особенно церемонились. Девушка прошла в ванную, скидывая на ходу одежду, пустила воду, встала под приятно жгучие струи. Пожалуй, единственное, чего она сейчас хотела, – умереть. Наполнить ванну, лечь и спокойно вскрыть себе вены. Однако Анна знала, что не сделает ничего подобного. И вовсе не потому, что боится смерти. Просто не хотела обрекать Костика на мучения, подобные тем, которые ей довелось пережить сегодня. Ведь как только Георгий узнает, что она «убежала», обманула его, сразу примется за Коську. Он жесток и злопамятен, а смерть в глазах таких, как Георгий, не являлась искуплением вины. Кроме одного-единственного варианта: когда человек, покончивший с собой, – круглый сирота. Но… она не видела выхода из сложившейся ситуации. Никакого. Жить так, как приказывает Георгий, невозможно. Анна выключила душ, накинула халат. Прошла в свою комнату, присела на диван, придвинула к себе телефон. Имелся у нее знакомый, бывший сотрудник известной конторы, офис которой расположен на Лубянке, а ныне глава преуспевающего сыскного агентства. Помнится, хотел получить кредит у Георгия, встречались для делового разговора. Анна запомнила его имя и фамилию. Конечно, не близкий друг, но все-таки. Должен помочь. Для него Анна до сих пор «невеста Георгия Андреевича Конякина». Благодетеля. Девушка набрала номер. Через секунду приятный мужской баритон сочно пропел в трубку:
– Агентство «Палладин». Чем мы можем вам помочь?
– Здравствуйте, – Анна попыталась скрыть звучащее в голосе волнение. – Мне нужно поговорить с Юрием Ивановичем Дрожкиным.
– По какому вопросу? – осведомились на том конце провода.
– По личному. Передайте, что звонит… невеста Георгия Андреевича Конякина.
– Одну минуточку. В трубке что-то щелкнуло, заиграли весело колокольчики, но уже через секунду Анна услышала радушное:
– Здравствуйте, Аня. Рад, что вы позвонили.
– Вы еще помните мое имя?
– Работа такая, – чувствовалось, что Юрий Иванович Дрожкин очень доволен произведенным эффектом. – Чем я могу вам помочь?
– Юрий Иванович, у меня к вам деликатная просьба.
– Деликатные просьбы – моя специальность, – ободряюще произнес Дрожкин. – Что случилось?
– Видите ли, у меня появилось подозрение, что Георгия Андреевича обворовывают.
– В каком смысле? – насторожился собеседник. – Не могли бы вы уточнить, что значит «обворовывают»?
– Крадут деньги.
– Из кармана, из квартиры, из машины? Конкретизируйте, пожалуйста, – голос Дрожкина стал деловитым и собранным.
– Нет. В фирме. Кто-то крадет деньги из фирмы.
– Как вы это узнали?
– Видите ли, Георгий взял на работу моего брата. В бухгалтерию. И Костик…
– Простите, Костик – это имя брата?
– Совершенно верно. – Анна замялась. – Так вот, Костику кажется, что кто-то ворует деньги. Деньги сдаются в бухгалтерию под роспись…
– Из чего можно сделать вывод, что вор сидит в бухгалтерии, – закончил вместо нее Дрожкин.
– Именно так. Сами понимаете, подобными обвинениями просто так бросаться не принято, а непосредственных доказательств у моего брата нет.
– Угу. – Дрожкин подумал секунду. – Вы позволите щекотливый вопрос?
– Конечно.
– О какой сумме идет речь? Приходилось соображать быстро. Костик устроился на работу примерно полгода назад, следовательно…
– Около ста тысяч долларов в течение последних шести месяцев.
– Ух ты, – Дрожкин озадаченно хмыкнул. – Теперь вы меня удивили. Серьезные деньги, даже для очень богатого человека.
– Именно поэтому меня и волнует пропажа, – поддержала реакцию собеседника Анна. – Я склонна полагать, что очень скоро это будут не просто серьезные деньги, а наши серьезные деньги. На слове «наши» она сделала многозначительное ударение. Дрожкин понял намек.
– Вот как? Поздравляю. Не сомневаюсь, что этот брак будет счастливым.
– Спасибо. – Анна выдержала надлежащую паузу. – Так я могу рассчитывать на вашу помощь?
– Разумеется. Только хочу сразу предупредить. В подобных случаях трудно давать стопроцентные гарантии. Но я постараюсь. Вы могли бы предоставить мне список сотрудников бухгалтерии? То есть я могу получить его и по своим каналам, – быстро оговорился Дрожкин, – но это займет время, а время – деньги, как известно. Причем в вашем случае поговорку следует понимать буквально.
– Да, конечно. Я дам вам список.
– Прекрасно. Подвозите его завтра с утра. Я лично займусь вашим делом. Надеюсь, мы в самое ближайшее время выясним, кто же решил погреть руки на ваших капиталах.
– Благодарю вас.
– Значит, я жду вас завтра утром.
– Обязательно буду.
– До встречи.
– До встречи, Юрий Иванович. Анна повесила трубку, откинулась на подушку и закрыла глаза. В свое время Дрожкин произвел на нее впечатление человека, который хорошо умеет делать то, что делает, и точно знает, чего хочет. Бульдожья хватка в сочетании с мягким голосом и улыбкой доброй няни. Такому положи в рот палец – за милую душу отхватит руки по самые плечи. Анна лежала и думала. Что будет, когда Дрожкин выложит ей «крысу» на блюдечке? Она искала ответ и не находила. Зато на второй вопрос Анна знала ответ совершенно точно. Что будет, если Георгий прав и «крысой» действительно окажется Костик? Опекаемый, послушный, начитанный, вежливый Костя? Поддался влиянию институтских «друзей» или просто решил вкусить красивой жизни? Как тогда? А тогда, подумала она, у нее не станет брата-вора. Костя не должен быть вором. Это предательство по отношению к ней, к погибшим родителям, к самому себе. Зачем жить, когда все рухнуло? Зачем жить, если жизнь лишена самого главного – смысла? Правильно, незачем. Пистолет достать – не проблема. Решим все разом. Судорожный спазм сдавил горло, дрогнули губы. У нее не хватало сил на то, чтобы быть сильной. Хотелось чувствовать себя слабой, скинуть с плеч хотя бы часть забот и страхов, но вокруг никого, пустота. Даже Коська ушел в свою жизнь, не оставив ей ничего, кроме одиночества и сестринских чувств, плавно смешавшихся с материнским инстинктом. Анна ждала слез, но глаза оставались сухими. Слезы – признак слабости, а она по-прежнему оставалась сильной. За себя и за Коську. В этом мире нет счастья для слабых. За свой кусок сладкого пирога приходится драться. Нужно распихивать других кулаками, локтями, коленями, если не хочешь оказаться у пустого стола, подбирая крошки, оставшиеся после удачливых. Ей нужен был этот кусок пирога. Она хотела быть счастливой. И хотела, чтобы Коська был счастлив. Ни одна слезинка так и не обожгла ей щеки. И когда по прихожей прокатилась заливистая трель звонка, Анне даже не пришлось смотреть в зеркало. Она давно уже разучилась плакать.