Раздаются аплодисменты. Эмми отряхивает с джинсов пыль. Джулия из лодочной смены отрывает кусок от черствой булки и кидает его Эмми. Кто-нибудь оставит вечером подарок у нее под подушкой – пару заколок или страницу одного из журналов, которые до сих пор кочуют из рук в руки.
Лэндри обнимает Эмми, и та расплывается в улыбке, гордясь тем, что показала себя молодцом. Думаю, настоящая боль дойдет до нее позже, когда адреналин схлынет, а Лэндри не будет рядом. Настоящая боль и осознание перемены.
– Мне до сих пор обидно, – говорю я. – Мне никто ничего не дарил.
Байетт смеется, быстро вскрывает банку с супом и протягивает мне крышку.
– Дарю.
Я слизываю овощной осадок, игнорируя кислый привкус. Байетт отхлебывает из банки. Выпив треть, она передаст ее мне. Риз всегда последняя. По-другому ее не заставишь поесть.
– Как думаешь, когда вывесят новый состав лодочной смены? – громко спрашивает Байетт. Она обращается ко мне, но делает это ради Риз – Риз, которая надеялась попасть в лодочную смену почти с самого начала.
Мать уехала от нее до того, как я попала в Ракстер, но я знала ее отца, мистера Харкера. Он был смотрителем, техником и разнорабочим в одном лице и жил в доме на краю острова за территорией школы. Жил до токс и карантина, а потом флот переселил его в школу. Больше он с нами не живет. Он ушел в лес, когда токс начала к нему подбираться, и с тех пор Риз пытается отправиться на его поиски.
Единственный способ это сделать – попасть в лодочную смену. Только так можно выйти за ограду. Обычно тройка лодочниц не меняется, пока одна из них не умрет, но несколько дней назад Тейлор сказала, что это будет ее последняя вылазка, что она больше не пойдет в лес. Она одна из самых старших и всегда помогала другим: успокаивала, подбадривала, накладывала швы. Мы не понимаем, что заставило ее отказаться.
Ходят слухи, что это как-то связано с ее девушкой, Мэри, которая одичала этим летом. В один день Мэри была с нами, а потом вдруг пропала: в ее теле осталась лишь токс, а свет в глазах потух. Тейлор была с ней в тот момент. Ей пришлось повалить Мэри на пол и пустить пулю ей в голову. Все считают, что именно по этой причине Тейлор покидает лодочную смену, но, когда Линдси спросила ее об этом вчера, Тейлор отвесила ей пощечину, и с тех пор эту тему больше не поднимали.
Строить догадки мы, конечно, не прекратили. Тейлор говорит, что она в порядке, что все нормально, но уйти из лодочной смены – это не нормально. Особенно для нее. Скоро Уэлч и директрисе придется назвать третье имя – имя той, кто займет освободившееся место.
– Может, завтра? – говорю я. – Я могу спросить.
Риз открывает глаза и садится. Ее серебряные пальцы подрагивают.
– Не надо. Только Уэлч разозлишь.
– Ладно, – говорю я. – Но ты зря беспокоишься. Место, считай, твое.
– Посмотрим, – отвечает Риз.
Не самый любезный наш обмен репликами, но он определенно претендует на место в тройке лидеров.
Вечером Байетт заканчивает зашивать мне глаз. Я не могу уснуть. Я лежу на спине, уставившись на дно койки Риз, где Байетт вырезала свои инициалы. БУ. БУ. БУ. Она делает это везде. На койке, на партах во всех классных комнатах, на деревьях в роще у воды. Она помечает Ракстер своим клеймом, и, думаю, если бы она попросила, я бы позволила ей пометить и себя.
Тишина тянется бесконечно, пока ближе к полуночи ее не разрывают два выстрела. Я напрягаюсь и жду, но в следующую секунду кто-то из ружейной смены кричит: «Все спокойно!»
Над нами посапывает Риз. Мы с Байетт делим нижнюю койку, прижимаясь друг к другу так, что я слышу, как она скрипит зубами во сне. Отопление недавно отключили, и мы спим едва ли не в обнимку, напялив на себя куртки и прочую одежду. Я могу сунуть руку в карман и потрогать гладкую оболочку патрона.
Мы научились этому вскоре после того, как Уэлч впервые назначила дежурных в ружейную смену. Тогда девочки увидели что-то с крыши. Они так и не поняли, что именно: одна утверждала, что это было существо с мутным светящимся контуром, которое двигалось медленно и спокойно, как человек, а другая возражала, что для человека оно слишком велико. Однако оно сильно их напугало, а потому они собрали всю ружейную смену в маленькой комнатушке на втором этаже и научили нас вскрывать патроны. Как вытерпеть спазм в желудке и как проглотить порох – наш смертельный яд – на случай, если у нас вдруг возникнет необходимость умереть.
Иногда по ночам я думаю о том, что же они видели, и в такие минуты приятная тяжесть патрона успокаивает: то, что они увидели и чего так испугались, мне не грозит. Но сегодня я могу думать только о Моне – о том, как она сжимает дробовик, а на лице ее написано желание приставить его к виску.