— Вроде того, — кивнул Дюран. — Если вам ближе подобное объяснение.
— И вы думаете, она вам поверит? — губы маркиза де Лондора тронула ещё более презрительная усмешка, — Виконтесса Воле не обжигается дважды и это, пожалуй, её лучшее качество.
— Она всё же любила меня, — Эдмон отвел глаза, что случалось с ним не часто, — Но даже если она не найдет сил, чтобы поверить в мою искренность, я не буду убеждать её. Я прекрасно понимаю, что мне нет веры, хотя не знаю почему: лицемерие не в числе моих пороков.
— Вы никогда не врали своим женщинам о вашей любви к ним? — брови Антуана снова скользнули вверх.
— Да, в это трудно поверить, но, тем не менее, это так. Я говорил бесконечное количество комплиментов о глазах, губах, волосах, руках, но я никогда не говорил, что люблю, — печально засмеялся Дюран, допивая отвратительное вино и со стуком ставя стакан на стол,
— И в этот раз я не намерен изменять своим принципам.
— Я знаю вас не с той стороны, чтобы верить, — Антуан откинулся на спинку стула.
— Вы вообще меня не знаете, господин де Лондор, — устало вздохнул Эдмон.
— У меня будет время узнать, до Марселя ещё далеко, — ответил Антуан, вставая из-за стола. Эдмон тоже поднялся и, протянув ему руку, просто сказал:
— В таком случае просто Эдмон.
Маркиз де Лондор с недоверием поглядел на протянутую ему руку и, наконец, пожав её, холодно ответил:
— Антуан.
========== Глава 71 ==========
Ида де Воле-Берг не любила признавать то, что она оказалась не права. Еще более не любила она, даже мысленно, самой себе, признаваться в том, что прав оказался кто-то другой, а она, всегда слишком верящая в собственные силы, пренебрегла полученным советом. Но сейчас она была вынуждена признать, что Жюли оказалась права: длительные и утомительные поездки, сначала из Парижа в Марсель, затем из Марселя в Аквитанию и Лион, и обратно, и в самом деле сказались на её здоровье не лучшим образом. Точно так же, как бесконечные переживания и волнения. Каким бы крепким, вопреки наследственности, не было здоровье виконтессы Воле, какой бы твердой не была её воля, обстоятельства оказались сильнее. Врач, продолжавший неизменно посещавший её, лишь печально качал головой и говорил, что подобным образом жизни она сведет в могилу и себя, и своего ребенка.
Это случилось, когда Ида, с самого утра чувствовавшая себя дурно и пролежавшая весь день в своей спальне, запретив кому бы то ни было приближаться к себе и осведомляться о своем самочувствии, спускалась к ужину. С ней и раньше случались подобные приступы, во время которых она если и вставала с постели, то только к вечеру, но в последние время они случались все чаще и чаще, а во время сегодняшнего, особенно сильного, виконтесса Воле и вовсе задумалась на мгновение о смерти. Но к вечеру боли, как всегда утихли, и Ида, запрещавшая лишний раз звать к себе врача, которого Жюли готова была тащить к сестре при первом же признаке недомогания, все же покинула свою спальню. Но, когда она уже почти миновала лестницу, боль, нестерпимая, острая вернулась. Ида, дрожащей рукой держась за перила, пыталась спуститься по лестнице. Боль становилась все отчетливее и все нестерпимее. Опустившись на стул, который стоял возле лестницы, средняя виконтесса Воле инстинктивно попыталась согнуться, но это, конечно же, не помогало. Ида не думала, что это случится раньше, чем через два положенных природой месяца, но теперь уже ничего нельзя было изменить.
— Жюли! Люси! — её слабый, с надрывом из-за сильной боли голос, эхом отдался в пустой прихожей.
— Ида, дорогая, что случилось? — в следующий миг Жюли уже появилась на пороге гостиной. За её спиной маячила Люси, державшая на руках малышку Диану. Ида подняла искаженное от боли лицо на сестру, но так и не смогла произнести ни слова. Маркиза Лондор побледнела и, не сводя глаз с Иды, слегка повернула голову к Люси, и произнесла:
— Люси, посади Диану в гостиной и позови Жака.
Люси сдавленно кивнула и метнулась в обратно гостиную. Жюли быстро подошла к сестре и, опустившись перед ней на колени, принялась гладить по плечу, словно это могло помочь.
— Сейчас все пройдет, — успокаивающе прошептала она, но Ида уже знала, что это пройдет не раньше, чем через несколько часов и при этом ей придется пережить не один приступ мучительной боли.
В этот момент из дверей гостиной, вытирая полотенцем руки, в рубашке с закатанными до локтя рукавами, вышел Жак. Лишь едва взглянув на виконтессу Воле, он отбросил в сторону скомканное полотенце и, быстро подхватывая на руки свою госпожу, которая уже начала клониться на бок и вот-вот готова была упасть на пол, теряя сознание, бросился вверх по лестнице, крикнув на ходу:
— Люси, грей воду и достань все чистые полотенца!
Жюли, осознавшая, наконец, в полной мере, что происходит, тоже кинулась наверх, путаясь в подоле платья и едва не падая.
Нужно было в который раз отдать должное спокойствию и хладнокровию Жака, который, в отличие от большинства мужчин, растерявшихся бы в подобной ситуации, сохранил твердость ума. Осторожно уложив виконтессу Воле на её кровать, он принялся подкладывать под её голову подушки, когда Ида, крепко сжав его плечо, сдавленно прошептала:
— К черту эти подушки, Жак, приведи сюда врача.
Жак, коротко кивнув и все же подложив подушки под голову своей госпожи, быстро вышел из комнаты, не без труда обойдя застывшую в дверях Жюли, которая все еще не знала, что ей следует делать и теперь напоминала рыбу, выброшенную на берег и беспомощно трепыхавшуюся на песке. К тому, что это произойдет сейчас, она совершенно не была готова. Честно говоря, даже если бы это случилось, как и положено, через два месяца, она все равно бы не смогла подготовиться как следует к появлению на свет племянника, хотя беспрестанно только и делала, что готовила себя и окружающих к очередному пополнению семьи Воле. Но сейчас, глядя на лежавшую на кровати Иду, которая теперь широко распахнула блестевшие в полумраке глаза, маркиза Лондор ясно понимала, что она не в силах заставить себя даже приблизиться к сестре. Впрочем, Ида и не требовала того, чтобы кто-то держал её за руку или поддерживал еще каким-либо образом, предпочитая стискивать зубы, сжимая в пальцах одеяло, и глядя в потолок.
Постояв некоторое время на пороге в нерешительности, Жюли пролепетала бессвязное извинение, которое было обращено толи к виконтессе Воле, которая мало внимания обращала на происходившее вокруг, сосредоточившись на самой себе, толи к ней самой, и поспешно выскочила в коридор, не закрывая, однако за собой дверь на тот случай, если Иде понадобиться что-нибудь или внезапно она почувствует себя хуже.
***
Ида прекрасно помнила, каким испытанием для её хладнокровия стали роды Жюли. Теперь ей самой пришло время метаться по кровати, судорожно цепляясь за простыни и оглашая полутемную комнату протяжными криками и стонами. Нет, того, что должно было произойти, она не боялась. Она помнила, какой страх испытывала перед собственными родами Жюли и с каким замиранием ждала теперь, того момента, когда и её сестре придет время родить, но сама не испытывала ничего похожего. Боль? Что ж, её оставалось лишь терпеть, потому что не было способа унять её и бояться того, что являлось неизбежным, было в высшей степени неразумным. Виконтесса Воле боялась только одного: того, что не сможет пережить эту ночь и её ребенок появится на свет незаконнорожденной сиротой, у которой не будет иных родственников, кроме тети и двоюродного дяди.
Над именем для своего ребенка она не думала. Само собой разумеющимся казалось то, что её дочь будет носить имя Ида, согласно семейной традиции, а сын, как и полагалось, должен будет получить свое в честь отцов своих родителей. Да и вообще, вся суета вокруг предстоящего появления в доме ребенка, которую старательно поддерживала Жюли, бесконечно подбирая, вышивая и отделывая кружевом различные покрывала, платьица и прочие необходимые новорожденному вещицы, была Иде не близка и порядком уже надоела.
Сама маркиза де Лондор, раздираемая страхом перед тем, что должно было сейчас произойти и беспокойством за жизнь и здоровье сестры и еще не рожденного племянника или племянницы, беспорядочно металась по дому, то вбегая в спальню Иды, то выбегая из нее, создавая еще большую суету и мешая Люси. Вид сестры, страдавшей от боли, пугал её, заставляя вспомнить то, что ей самой довелось не так давно пережить, но оставить Иду в такую минуту в одиночестве было бы верхом неблагодарности. Виконтесса Воле уже мало осознававшая происходящее, лишь обводила комнату затуманенным взглядом и в перерыве между схватками слабо шевелила пересохшими губами. В какой-то момент, когда Жюли в очередной раз забежала в её комнату, в которой теперь царил какой-то почти траурный полумрак, Ида схватила сестру за руку и на мгновение, широко распахнув свои потемневшие глаза, простонала, в упор глядя на Жюли: