— И я расскажу Толпе о твоей внеклассной шпионской деятельности. Шах и мат.
— Это не шах и мат, ты, притрушенный. В лучшем случае это патовая ситуация.
— Соглашайся не соглашайся. Суть в том, что я достал тебе информацию, которую ты искал. Теперь ты должен мне услугу. Я свяжусь с тобой, когда мне понадобится ее обналичить.
Он отключается, оставляя меня трястись от ярости.
Райли в Москве.
Как, черт возьми, я должен сказать это Слоан?
— Куда он ее увез?
Я оборачиваюсь на звук голоса Паука. Он стоит по другую сторону стола в офисе на конспиративной квартире и смотрит на меня затравленными, лихорадочными глазами.
Он прибыл в Нью-Йорк из Бостона два дня назад. С тех пор, насколько я могу судить, он не спал, не принимал душ и не ел. Он просто меряет шагами комнату, в которой находится, затем разворачивается и идет в другую сторону, все время скрипя зубами.
Он выглядит как семь оттенков дерьма. Два дюйма швов, расползающихся по виску от того места, где Малек ударил его рукояткой пистолета, не помогают.
Я засовываю телефон обратно в карман рубашки, складываю руки на груди и оглядываю его с головы до ног. — Тебе нужно немного отдохнуть.
Он настаивает: — Куда он ее отвез?
Я знаю его достаточно долго, чтобы знать, что он будет приставать ко мне с этим вопросом, пока не получит ответа. Поэтому я даю ему один, хотя не уверен, что его реакция заставит меня обрадоваться тому, что я это сделал.
— Москва.
Он на мгновение замирает, переваривая услышанное, затем хрипло спрашивает: — Как она?
— Едва жива, судя по тому, что сказал Казимир.
Он тяжело сглатывает, смотрит в пол, затем снова поднимает взгляд на меня и яростно спрашивает: — Во сколько я вылетаю?
— Ты не летишь.
Он делает шаг вперед, глаза сверкают, мускул дергается на его челюсти. — Я лечу. Нравится тебе это или нет, я еду в Москву. Это моя вина. Это моя ответственность. Я собираюсь найти ее.
Стараясь говорить ровным голосом, я говорю: — Ты пойдешь туда, куда я тебе скажу. Прямо сейчас ты нужен нам здесь.
Он разочарованно качает головой. — Я здесь бесполезен, и ты это знаешь. Я не могу сосредоточиться. Я не могу спать. Я, блядь, едва могу думать!
— Говори тише. Сделай вдох. Возьми себя в руки.
Он закрывает глаза, запускает руки в волосы и тяжело выдыхает. — Прости. Черт. Он опускает руки по бокам и смотрит в окно. Его голос понижается на октаву. — Я должен найти ее. Я должен. Я чертовски схожу с ума.
Что-то в его тоне заставляет меня пристально посмотреть на него.
Я знаю, что он тонет в вине за то, что произошло. Он винит себя больше, чем Слоан или я. Его страдания ощутимы. Он ходит под таким густым черным облаком страданий, что у него есть своя атмосфера.
Возможно, для этого есть причина, выходящая за рамки очевидного.
Внимательно наблюдая за ним, я говорю: — Мне нужно, чтобы ты присмотрел за Слоан, пока меня не будет. Я соберу команду, буду информировать тебя о наших успехах, как только мы доберемся туда.
— Я полечу! — рычит он, стуча кулаком по моему столу. — Я не спрашиваю разрешения!
Я не реагирую. Я просто стою и смотрю на него, пока он не понимает, что выдал себя.
Он никогда бы не говорил со мной с таким неуважением, если бы не его сердце.
Он опускается на стул рядом с собой, опускает голову на руки и стонет.
Через мгновение я тихо говорю: — Она не в твоем вкусе.
Он выдыхает. — Я никогда раньше не встречал женщину, которая могла бы заставить меня покраснеть.
Иисус Христос. От гнева мой тон становится жестче, чем должен быть. — Знаю ли я все, что мне нужно знать об этой ситуации?
Он вскидывает голову и умоляюще смотрит на меня. — Я никогда и пальцем ее не трогал. Клянусь могилой моей матери. Ничего не случилось. Она даже не знает.
— Ты хочешь сказать, что это только с твоей стороны симпатия?
— Да.
Я знаю, что он говорит правду. У Паука не такое лицо, которое может скрыть ложь.
Я поворачиваюсь к окну и смотрю на улицу, размышляя. Какое кровавое месиво.
Из-за моей спины Паук говорит низким, настойчивым голосом. — Малек будет ждать твоего прихода. Он будет ждать. Наблюдать. Меня никто не будет ждать.
— Он видел твое лицо. Он знает тебя.
— Он знает тебя лучше. Все знают. Ты идешь по улице в Москве, и в течение часа каждый из Братвы в стране будет знать, что ты там.
Он делает паузу, чтобы до меня дошло. — И ты знаешь, что не можешь уйти и оставить Слоан здесь. Даже если бы ты попытался, она бы тебе не позволила. Ты действительно хочешь, чтобы она последовала за тобой в Россию? Потому что мы оба знаем, что она бы это сделала. Так или иначе, она бы это сделала.