Потому что именно это врачи сказали моей матери после операции по удалению яичников из за рака, но я не в настроении делиться болезненными личными историями.
Я сердито говорю: — У меня большой мозг.
Его ответ мягок. — У тебя необычно большая голова для такого маленького человека. К тебе когда-нибудь обращались из цирка, предлагали там поработать?
— Это даже ни капельки не смешно.
— Тогда почему у тебя кривятся губы?
— Такое лицо я делаю перед тем, как меня вырвет фонтаном.
Он берет меня на руки и несет остаток пути до туалета, как будто мы уже не обсуждали это. Когда он ставит меня рядом с унитазом и стоит там, скрестив руки на груди, уставившись на меня, я бледнею.
— Ты не будешь стоять прямо там, пока я писаю.
— Ты можешь упасть.
— Да, я могла бы. Это было бы подходящее время для тебя, чтобы появиться и помочь мне. Не сейчас.
Он не сдвинулся с места. Что, конечно, сводит меня с ума.
— Зачем было проходить все эти неприятности ради того, кого ты угрожал убить? Ты мог просто позволить мне умереть там, и покончить со мной.
Как будто он думает, что в его словах есть смысл, он спокойно говорит: — Ты получила пулю из-за меня. Теперь я несу за тебя ответственность.
— Я недостаточно здравомыслящая, чтобы разгадать эту логику.
Игнорируя это, он поворачивается, чтобы уйти. — Я буду прямо за дверью, если понадоблюсь.
Я облокачиваюсь на край раковины, в замешательстве уставившись на закрытую дверь, пока не решаю, что лучше присесть, пока не свалилась с ног. Осторожно двигаясь, я подкрадываюсь к унитазу.
— С тобой все в порядке? Из-за двери его голос звучит резко.
— Пока не услышишь громкий звук, считай, что со мной все в порядке.
— Мне показалось, я действительно слышал громкий удар.
— Это был просто звук, когда вся надежда покидала мое тело.
Только после того, как я заканчиваю пользоваться туалетом и смотрю на себя в зеркало над раковиной, я понимаю, что нижнее белье и длинная ночная рубашка, которые на мне, не мои.
Все последствия того, что это значит, отодвигаются в сторону явным ужасом от того, что я вижу свое отражение в зеркале.
Даже без очков я вижу, что выгляжу как Смерть.
Как буквальное, физическое воплощение Смерти.
Я бледна как мел. Мои глаза покраснели и впали. Губы потрескались, а волосы превратились в клубок шерсти, в котором, очевидно, побывали грызуны.
Я также похудела. Может быть, фунтов на десять. Мои ключицы торчат, как у скелета.
Не веря своим глазам, я прикасаюсь к своей щеке, затем к волосам.
Затем, ошеломленная реальностью своей ситуации, я начинаю плакать. Я прижимаюсь к раковине и разражаюсь рыданиями так громко, что не слышу, когда Мал врывается в дверь.
Не говоря ни слова, он заключает меня в объятия и прижимает к своей груди, пока я плачу.
Нет, это звучит слишком деликатно для того, что я делаю. Это срыв. Мероприятие для всего тела, сопровождающееся рыданиями, воем и причитаниями, тряской и трясучкой и большим количеством соплей.
Мал все это время молчит. Он просто обнимает меня.
Это единственная причина, по которой я не падаю на колени.
Когда самые громкие вопли стихают, а я превращаюсь в икающее, покрасневшее месиво, он отпускает меня на достаточное время, чтобы повернуться к раковине и взять салфетку. Он подносит её к моему лицу и говорит мне подуть, как будто я пятилетний ребенок с насморком.
Это удивительно успокаивает.
Я высмаркиваюсь в салфетку. Он вытирает мне нос, выбрасывает эту салфетку в мусорное ведро, берет другую и вытирает слезы с моих щек. Он поднимает меня на руки и направляется обратно в спальню.
Моя голова покоится у него на груди, глаза закрыты, я шепчу: — Я не понимаю, что происходит.
— Ты не обязана. Все, что тебе нужно сделать, это исцелиться, малютка. И на это потребуется время.
Услышав его прозвище в свой адрес, я снова начинаю плакать, но я шмыгаю носом и зажмуриваю глаза, чтобы слезы не выступили.
Я морщусь от боли, когда он опускает меня на кровать, но не издаю ни звука. Он поправляет подушку у меня под головой.
— Мне нужно проверить твои швы. Я собираюсь задрать твою ночную рубашку.
Я не утруждаю себя протестами. Я знаю, что он не послушает ни слова из того, что я скажу. Кроме того, у меня нет сил. Мал в роли моей сиделки —просто еще одна проблема, с которой моему бедному мозгу приходится бороться. Вся моя энергия уходит на то, чтобы не попрощаться с реальностью.
Нежными руками он задирает ночную рубашку и слегка ощупывает мой живот, пока я морщусь и стискиваю зубы.
— Вокруг швов нет признаков инфекции, — тихо говорит он. — И твой живот не твердый, что хорошо. Я сменю повязку, затем принесу тебе лекарства.