Это иллюзия, знаю. Кратковременный мираж. Но как же я зависим от мысли, что ничего не потеряно. Что моё принадлежит мне. Что я не одинок.
«Это последние.» – пишет информатор. Уля с малышкой идут домой. Рассматриваю фотографию до мельчайших деталей, впитываю, сохраняю глубоко внутри. Ночью образы любимых воплотятся в жизнь и я буду спать с улыбкой на лице. А потом наступит утро. И моя жизнь снова рухнет, начнётся день Сурка и я обречён проживать эту боль нескончаемо, до остановки сердца.
Медленно втягиваю ртом воздух, внутри словно булыжник, давит на хребет. Как мне ненавистно, то, что я не могу приблизиться к жене с дочерью.
Да-да. Бывшей жене… и не мой ребёнок…
Истину не признаю даже на костре. Я муж этой девушки и отец этой девочки. Умру таковым, но не соглашусь на другое.
Уля переехала в другой город сразу, как родила. Развод был быстрым. Она написала отказ от всего, что нас связывало. Все переговоры через адвоката. Моё приближение усугубляло её здоровье, чуть что – поход к гинекологу. Я испугался, ведь врач подтвердила, что я пагубно влияю на беременность, Уле плохеет. Девять месяцев я был за чертой, Юру вместо себя посылал. Передавал фрукты и прочее. Принимала только еду. И то, из рук друга, после его слов, что с ним-то они не враги… скрежетала зубами, но брала. На ягоды налегала. Их я ей пакетами и покупал. Сам на рынки ездил. Искал свежие, выбирал тщательно.
Эта тонкая связь оборвалась, когда после родов Ульяна сообщила Юре о своих планах – она уезжает и просит его больше не появляться.
Я сломался тогда. Горевал. За бутылку хватался. Друг удерживал. Частенько в морду прилетало. Тёмные месяцы были. Ниточкой к спасению стала месть.
Я дал себе клятву, что уничтожу Пивоварова. Не криминалом.
Хуже.
Медленно. Морально, финансово, потом и за здоровье взялся.
Уже близко!
Открою бутылку шампанского, когда по утру узнаю, что тварь пустила пулю себе в рот.
Он не скрывался. Смеялся мне в лицо. Мол, с кем не бывает? Девка красивая, под руку пьяному попалась. А кто спиздил запись с камеры слежения – ни к нему вопросы.
Я узнаю. Обязательно узнаю. Ищейки рыщут. Дело времени.
– Да, Кость? – плечом прижимаю телефон к уху и продолжаю намазывать дочке малиновый джем на горячий тост. – Злата, ну-ка, собирай весь конструктор с пола и бегом завтракать! – попутно кричу лохматой с утра девчушке и поглядываю на время, скоро уже на занятия рисованием отводить.
– Уль, папа умер. – не сразу доходит до мозга фраза брата, застываю статуей. – Вот только его истеричка звонила, выла мне в трубку, актриса кино и театра, чтоб её! Тьфу!
Выдыхаю, сдуваюсь, как шарик. Копаюсь в себе. Ни грамма скорби. По-человечески жалко, конечно, но не убивает мне это горе. Я ужасная дочь, Господи, прости…
– Что ж, Царствие небесное! – рука возобновляет движение, бутерброд почти готов.
– Плакать будем? – никаких колебаний в голосе.
– Что-то никак.
– Вот и у меня. – на той же отчуждённой волне, что и я.
– На похороны приедешь?
Стягиваю губы в одну полоску, неприлично тяну паузу.
– Надо, Улька, надо! – протяжный вздох. – Мы, как бы, дети его были!
– Кость, эта стервятина меня либо кислотой обольёт, либо пнёт в могилу, пока не зарыли! – на языке ещё ползает отборное матерное слово, но сзади за ногу обнимает моя златовласка. – Ты ручки помыла? – обращаюсь к голубоглазой любимке. – Нет? Тогда вперёд! – подпихиваю её к ванной комнате и, закрыв глаза на то, что сейчас эта любопытная непоседа расплескает мне всю воду на пол и выдавит всё жидкое мыло, возвращаюсь к разговору с братом. – Давай, ты один пойдёшь, погорюешь за нас двоих, речь прискорбную толкнёшь?
– Даже не думай! – и столько возмущения. – Там пресса будет! Я не изображу столько печали, как ты! Последний рывок, Уль! Сделаем угнетённые мины, покиваем на соболезнования и продолжим жить дальше!
– А мачеху нашу любимую от моих волос ты отдирать будешь или кто? – размешиваю какао, выглядываю из-за угла. – Злата, всё! Выключай воду и снимай мокрую футболку!
– Я буду занят женой, которая захочет плюнуть тебе в лицо! – гогочет дуралей.
Хотя да, смешно. Моя жизнь полна доброжелателей.
– Ну и? – фыркаю. – Это должно заставить меня приехать?
– А я, Уляш? А как же я? Брата старшего не хочешь проведать? Обнять, поцеловать?
На больное давит, засранец! Знает, что я жутко скучаю!
– Да сдался ты мне, как козе пятая нога! – провоцирую.