Никаноровна
Никаноровна отъелась на свежем воздухе до пределов, отпущенных матерью-природой для свинок Нечерноземья. При этом сохранила вызывающий темперамент и сноровку. То там она, то сям. То откуда-то прыг – и танцы. Упрыгала прочь, момент только, а она уже тащит в пасти какую-то душу животную для показа мне. Отбиваешь душу у хищницы подлой, ушла. Через минуту с чердака – н-на! прыжок неистовой силы! Приседаешь в испуге. Беготня. Отошла попить. Танцы. Закусила дорогостоящими консервами (сам попробовал из жадности – нет, не мое пока). Полезла на веранду. На веранде – силь ву пле, этюд пластический, снова прыжок, упрыгала. Возвращается еще бодрее, чем убегала.
Свежесть у Никаноровны – понятие круглосуточное, не скажешь, что и мать, и были сердечные раны (подралась из-за дохлого голубя с деревенскими дурами).
Мы с Савелием Парменычем смотрим на нее с восхищенным ужасом.
Возраст над ней не властен, а это простить трудно. Вот как была котенком, так им и осталась.
Сосильда
Собака-девушка Сосильда – девушка сложная. Она тонкой душевной организации, романтична, видит все в бежевой тургеневской дымке, мечтательна. И при этом всем – здоровенная, как лосиха! Как лосиха! Мощь в нежном подростке такая, что утром задумался о самозащите, не знаю, о будущем своем. Показывал утром девушке цепь и перспективы открывал.
Сосильду, довольно небрежно завернутую в розовую попону, притащил ко мне в дом малоизвестный нам Федюнин.
Иннокентий Сергеевич вошел ко мне в дом, прижимая к груди копошащийся сверток. Сначала я подумал, что Кеша принес мне плод своего греха, чтобы укрыться с ним от плодов прочих своих грехов.
У нас в уезде два признанных производителя незаконнорожденных баронов. Кеша – один из них. Я все жду, когда Кеша ослабеет и поникнет на руках семьи: во-первых, это приятно, когда твой конкурент в эволюционной борьбе сходит с дистанции, а во-вторых, мне интересно будет посмотреть на сцену дележа федюнинского наследства. Папа мой пережил развал Британской империи, я хочу пережить развал Кешиного скопидомного благополучия. Так и представляю себе орды беснующихся наследников перед закопченным тыном. Ломают с воем ворота, тряся поддельными метриками. Нотариусы сцепились у конюшни. По небу летят бумаги и свидетельства о праве собственности. Нехотя занимается жирным пламенем дом.
А я в подзорную трубу смотрю. Ветер треплет жабо поверх кирасы.
– Подождем, пока они откатятся, – говорю сквозь железные зубы фельдмаршалам позади, – а там во благовременье и ударим во фланг… В штыки! Господа генералы, зрю над нами трепещущие крылья победы! Помолимся же!..
Очень жду этого момента.
– Это кто у нас тут? – сухим и твердым голосом спросил я у Иннокентия, кивая на сверток.
– Это у нас собачка, – торопливо ответил Федюнин. И добавил: – Дружеский подарок.
Помолчали.
– Тебе… – закончил Федюнин свою мысль.
– Прекрасно, – сказал я. – Прекрасно…
– Она очень хорошая. И вырастет небольшой.
Оперся на посох свой. Улыбаясь, думал, что сначала ударю Кешу посохом, а потом додушу без свидетелей, по-дружески.
Подбежал привлеченный запахом юности в попоне еще один гений сыска, Савелий Парменыч. Тоже обалдел. Посмотрел на сверток, на меня, на стены, на меня.
«Батя, не надо, эхехех, не надо, батя, это ведь куда нам вот это еще? Голодаем ведь, да, бать, да, пищи немного стало, да и зачем? да? а?!»
И совсем я уже было решился на мужской поступок – отказаться от чужого дитяти, да рука сама потянулась, и все… Комок потянулся ко мне и начал лизать палец. Смотрел комок на меня голубыми глазами, упрямо, но честно. Такой взгляд у женщин предвещает совместное проживание.