Под плащ пришлось менять походку, красноватым после тараканьего этапа стал взгляд, поворот головы изменился, прочие привычки и пристрастия претерпели метаморфозы страшного свойства.
Плащ меня поработил. Если в своём добродушном ангельском пуховике я был робким и несколько заискивающим перед обстоятельствами ассистентом кафедры всеобщей истории, то в новом плаще я уверенно претендовал на роль герцога-злодея, собирающего под свои чёрные знамёна всю окрестную нежить.
От природной вынужденной застенчивости не осталось и следа. Только захочешь рассказать студентам что-то полезное и возвышающее нравы, а вот уже стоишь на кафедре, топаешь ногами в лакированных ботинках (плащ заставил) по раскрытому тому Гиббона и над вставшими смоляными кудрями сверкают молнии и кружит вороньё. Сполохи гибели на стенах. Тени Аттилы и Аэция!
Университет мы с плащом покинули без сожаления. И начали строить свои жизни в новом направлении.
О чём многие, конечно, жалеют.
Две Земли
Когда я был просветителем, я ездил по таджикским горным деревням с лекциями. Это у нас такое родовое проклятие: читать проповеди по баракам.
В комплекте со мной по таджикским селениям ехала кинопередвижка с запасом индийских фильмов и грузовичок с резиновыми галошами. Стоя в кузове грузовичка на главной площади, я хлопал галошами и созывал таджикский народ на замечательную лекцию с последующим просмотром кинофильма.
Из динамика на кинопередвижке рвалась индийская песня. Над моей головой вздымались скалы. Всё вокруг было в персиковом цвету.
Приходили все. Потому что галоши раздавались строго после кинофильма. Я за этим следил. Галошами, фильмами с Баччаном и моими лекциями власти отвлекали таджиков от траффика всякого из-за речки и фундаментализма.
Лекции у меня были разнообразные. В основном про международное положение. Для наглядности я возил с собой географическую карту. Географическая карта была с двумя полушариями: Западным полушарием и Восточным полушарием.
Лекции мои пользовались огромным успехом. Это было, конечно, побочным явлением траффика всякого из-за речки. Таджики пробовали то, что перевозили, и как-то привыкли к несколько изменённому состоянию души. А тут и я с лекциями. Многие таджики наверняка считали меня добрым видением, раздающим галоши по списку.
В селении Харшон после лекции ко мне подошёл местный интеллигент. Интеллигент попросил дать ему автограф на книге Д. Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Я дал. Подписался просто: «Джон Рид. С надеждой на будущие встречи».
После моей автограф-сессии интеллигент подошёл довольно твёрдо к карте с полушариями, минуту всматривался в неё, держась за лицо руками, повернулся ко мне и с болью спросил:
– Что? Теперь две Земли, да?!
– Вот теперь – да… – с чувством ответил я и протянул интеллигенту две пары галош не по списку и вне очереди.
Археолог
Приехавший к нам археолог Б-ов успел всё же произнести в конце ужина: «Я хочу рассказать вам древнюю хурритскую легенду…»
Думаю, что это было последнее, что он произнёс на всю ближайшую неделю. Если уж я, вековой дуб, утром искал многие необходимые для меня предметы на ощупь, то про остальных сказать что-то положительное сейчас решительно нельзя. Их, беспечных, утром не хотелось трогать даже вилами. Могу сказать только одно: кавалеры не терялись, пока дамы из «Второго дыхания» давились горячей картошкой. У одной на плечах, помню прекрасно, покоилась целиком шкура пушного зверя с башкой. Я даже не знал, в чьи глаза смотреть: разницы особой не было, но у зверя они хотя бы не косили.
Потом я решил познакомиться с какой-то эффектной брюнеткой и, чувственно подприсев, двинулся навстречу счастью, но оказалось, что это зеркало, и я очень ловко обратил всё в шутку, хохоча в наступившей тишине.
Праздник, в финале которого я куражисто предлагал всем шампанского с клубникой, был посвящен археологии нового типа.
Я одно время посильно занимался археологией и справедливо нёс заслуженную репутацию самого невезучего археолога на всём белом свете. Там, где я выворачивал тонны и гнал кубометры, где работа лопатой была похожа на паровозные гонки времён Великой депрессии, где многие плакали, а многие смеялись, лупя по головам кулаками, словом, там, где я осуществлял руководство, не находилось ничего. Вообще ничего сколько-нибудь стоящего.