Я прошел по размытой тропке дальше вдоль гребня. Южнее к морю спускались лесистые отроги - один, другой, третий, и так до самого Пендлтона. Возле вершины тропка сворачивала к югу, в расселину, такую узкую, что летом ручей на ее дне пересыхал. Под эвкалиптами подлесок не растет, и на крутом склоне расселины старик разбил ульи, десятка два белых деревянных колод. Здесь же обнаружился и он сам - в шляпе и накидке от пчел похожий на ребенка во взрослой одежде. Однако расхаживал он там довольно бойко - я хочу сказать, для своих ста с лишком лет. Так и снует между ульями - из одного вынет рамку, тронет перчаткой, другой пнет, третьему погрозит пальцем - и, бьюсь об заклад, хотя лица за шляпой не видел, говорит без умолку. Том говорит со всеми: с людьми, сам с собой, с деревьями, с собаками, с небом, с рыбой на тарелке, с камнем, о который споткнулся... и, разумеется, с пчелами. Он задвинул рамку на место и огляделся во внезапной тревоге. Заметил меня и помахал рукой. Я подошел, и Том снова занялся ульями, а я смотрел, как он шагает - коленные чашечки ходят ходуном. И руки в длинных рукавах мотаются, чисто плети - надо думать, для равновесия.
- Не подходи к ульям, зажалят.
- Тебя ведь не жалят.
Он снял шляпу и отогнал пчелу к улью:
- Меня и жалить-то теперь некуда. Да они и не будут: знают, лапушки, кто за ними ходит.
Мы отошли от ульев. Седые стариковские волосы развевались на ветру, и мне казалось, что они сливаются с облаками. Борода заправлена под рубаху. Туман поднимался, образуя потоки облаков. Том потер покрытую веснушками лысину:
- Пойдем, Генри. От холода пчелки совсем рехнулись. Ты бы слышал, что за чушь болтают. Как окуренные. Чайку выпьешь?
- Обязательно.
(У Тома чай такой крепкий - выпил и почти сыт.)
- Уроки выучил?
- А то. Слыхал, покойника волнами выбросило?
- Я ходил смотреть. К северу от устья. Похоже, японец. Мы закопали его за кладбищем, где они все.
- По-твоему, что с ним приключилось?
- Ну... - Мы свернули к дому. - Кто-то его застрелил. Я открыл рот, Том хохотнул:
- Полагаю, за попытку посетить Соединенные Штаты Америки. Однако Соединенные Штаты Америки закрыты для посещения.
Старик шел через двор, не глядя под ноги, я трусил по пятам. В доме он продолжил:
- Кто-то объявил нас запретной территорией, мы в черте оседлости, приятель, а вернее, не в черте, а черт те где. Эти корабли на горизонте они такие черные, что видны даже в безлунную ночь: тоже мне, маскировка. Я не встречал иностранца - живого иностранца - с того самого дня, а у мертвого много не выспросишь, хи-хи. Долгонько для случайного совпадения, а есть и косвенные свидетельства. Однако вопрос вот в чем: кто нас стережет? - Он наполнил чайник. - Моя гипотеза такова: нас закрыли от людей, чтобы защитить от нападения и уничтожения... Но я уже излагал тебе эти взгляды? Я кивнул.
- И все же, если на то пошло, я даже не знаю, о ком говорю.
- Они китайцы, да?
- Или японцы.
- Как ты думаешь, они заняли Каталину, чтобы никого сюда не пускать?
- Знаю только, что на Каталине кто-то есть и это не наши. Видел, как ночью весь остров сияет огнями. Да ты и сам видел.
- Еще бы, - сказал я. - Красотища.
- Похоже, теперь Авалон - оживленный маленький порт. Без сомнения, на том берегу есть гавань побольше. Какое счастье, Генри, хоть что-нибудь знать наверняка. Поразительно, как мало нам известно. Знание - ртуть. - Он подошел к очагу. - Но на Каталине кто-то есть.
- Надо бы сплавать туда и посмотреть кто. Он мотнул головой, глянул в окно на быстро струящийся туман и сказал невесело:
- Мы бы не вернулись.
Потом подбросил на тлеющие угли сучьев. Мы сели в кресла у окна и стали ждать, когда закипит чайник. Море было в серых заплатах, светлых и темных, а между нами и солнцем пролегла цепочка серебристых пуговиц. Похоже, туман прольется дождем - везет Николену-старшему, в дождь ловить можно. Том состроил гримасу, тысячи морщинок сложились в новый узор.
"Что случилось с летнею порой, - пропел он, - когда жизнь была чудесна" [Парафраз популярной песни "Летняя пора"].
Я подкинул еще сучьев, не трудясь откликаться на сто раз слышанную песню. Том без конца рассказывает про старые времена, например, что наше побережье было безлесной, безводной пустыней. Однако, глядя в окно на лес и клубящиеся облака, чувствуя, как огонь согревает холодный воздух в комнате, вспоминая ночные похождения, я думал - а верить ли старику? В его книжках я не нашел подтверждения и половине историй - и вообще, вдруг он научил меня читать неправильно, чтобы чтение подкрепляло его слова?
Это было бы слишком сложно, решил я, наблюдая, как он сыплет в чайник заварку - травки, собранные на материке. Мне припомнилось, как на толкучке он догнал меня, Стива и Кэтрин - пьяный, возбужденный - и затараторил: "Глядите, что я купил, что у меня есть!" Он потащил нас под фонарь и показал половину драной энциклопедии, открытой на картинке: черное небо над белой равниной и две совершенно белые фигуры под американским флагом. "Видите, Луна! Я вам говорил, мы туда высаживались, а вы не верили". "Я и теперь не верю", - сказал Стив и чуть не помер со смеху, когда старик полез на стену. "Я купил эту книгу за четыре горшка меду, чтоб убедить вас, а вы не верите?" "Не верим!" Мы с Кэтрин тоже были изрядно поддамши и хохотали до упаду. Однако Том сохранил картинку (хотя выкинул энциклопедию), и позже я разглядел Землю - голубой шарик в черном небе, маленький, как наша луна. Помню, таращился на картинку битый час. Так что самая невероятная из Томовых историй подтвердилась, и я был склонен верить большинству остальных.