ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Чего же ты ищешь, такой молчаливый и задумчивый?
Что нужно тебе, камерадо?
Сын дорогой мой, ты думаешь, это любовь?
(Перевод Р. Сефа.)
УолтУитмен
Глава первая
Лондон, Англия
Апрель 1902 года
— Знаешь, Мэнипенни, что-то мне в последнее время становится все труднее дышать, — заметил Джеффри Уэстон, граф Сандхэрстский, своему лакею, предпочитавшему, правда, чтобы его величали «Джентльмен джентльмена».
— Вот как, сэр? — пробормотал Мэнипенни сквозь зубы, причем губы его, казалось, даже не шевелились. — Вы что же, больны?
Джеф, в эту минуту, натягивавший темно-серую визитку, испытующе глянул на старика, превосходившего многих и ростом, и умом. Мэнипенни редко позволял себе какую-нибудь, даже очень сдержанную, шутку, но Джеф не сомневался, что он прямо-таки источает едкую иронию, то и дело — с каменным выражением лица — отпуская свои замечания.
— Не волнуйся, старик, я не болен — просто все мне тут до смерти опостылело.
— По-моему, вы уже упоминали об этом раньше, милорд.
Это все равно, что беседовать с одним из громоздких, величавых каменных изваяний в вестибюле парламента, — подумал Джеф. Вздохнув, он оглядел себя в большом зеркале, высившемся в углу его гардеробной. Костюм на нем, как всегда, сидел безупречно. Сегодня вечером он собирался в «Хэймаркет» на комедию с Сирилом Модом и Уинифред Эмери, супружеской парой, которую все вокруг считали невероятно забавной. Джеф подавил зевок, вообразив, как ему предстоит провести ближайшие несколько часов. Даже его многочисленные дамы сердца, были скучны в своей предсказуемости, и в Лондоне не нашлось бы достаточно мужских клубов и бутылок с шампанским, чтобы поднять настроение Джеффри Уэстону.
Он встретил свой взгляд в зеркале и подумал, что даже собственное лицо нагоняет на него тоску. Родственники его всегда утверждали, что он — точная копия Эндрю Уэстона, третьего графа Сандхэрстского, жившего в шестнадцатом столетии. Живописные портреты графа подтверждали справедливость этого наблюдения: Джеф был точно изваян из того же темного золота, как и его предок времен Тюдоров, нрав которого был так независим, что он приобрел себе этот каменный особняк на берегу Темзы, уехав от своего отца, герцога Эйлсбери. Джеф также нуждался в уединении, поскольку оба его родителя так и кипели жизненной энергией, не уставая пилить его при каждом удобном случае.
Мэнипенни протянул ему серебряный, с гравировкой, гребень. Граф провел им по своим светлым волосам, напрасно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь изъян в своем отражении. Над высоким, с широко расправленными углами, воротником и черным галстуком отражалось его лицо — тронутое загаром, красивое, с легкой, чуть заметной гримасой равнодушной иронии. Его большие глаза были светло-карими, цвета подтаявшего шоколада, рот — резко и энергично очерченный. Благородство, сквозившее во всех его чертах, а также его склонность к занятиям в гимнастическом зале говорили о том, что он сохранит свою привлекательность до глубокой старости.
— А что, если мне отрастить бороду, как ты думаешь? — спросил граф.
— Я-а-а? — протянул Мэнипенни. — Я бы, наверное, удивился, что побуждает вас скрывать столь приятное лицо, милорд. Вот если бы Господь, по своей немилости, наградил вас двойным подбородком или же лишил вас подбородка вообще…
Разговор этот уже наскучил Джефу; он схватил свою трость, перчатки и легкий, с пелериной до талии, черный плащ и шагнул к двери.
— Не жди меня сегодня вечером, Мэнипенни, — крикнул он уже из коридора. — Я, может быть, сбегу куда-нибудь, уйду кочевать с цыганами…
—Какой чудесный вечер мы провели сегодня, не правда ли, Сандхэрст?
Джеф с трудом разбирал, что говорит ему его друг, сэр Чарльз Липтон-Лайенз, такой гомон стоял в кафе «Ройял». Толпа, хлынувшая сюда из театра, так и искрилась весельем, разгоряченная шампанским и легким флиртом. Джеф и Чарльз были тут не одни, но их дамы, Бог его знает зачем, удалились в туалетную комнату, так что мужчинам предстояло, по подсчетам Джефа, провести в одиночестве не менее получаса.
Сам он предпочел бы находиться сейчас дома, в постели, но, так как выбора не было, он осушил бокал шампанского и сделал официанту знак принести еще бутылку.
— Честно говоря, Чарльз, я не перестаю удивляться твоим понятиям о развлечениях, — обратился он к другу, стараясь перекричать стоявший вокруг гул голосов.
— Что, в самом деле, случилось сегодня вечером, что могло вдохновить тебя на такое прилагательное, как «чудесный»?
Липтон-Лайенз, приземистый розовощекий молодой человек, с усиками, чуть подвивавшимися на концах кверху, хлопнул Сандхэрста по плечу:
— Черт побери, какой сарказм, старина! Ну же, развеселись! Что могло такого произойти, чтобы ввергнуть тебя в эту пучину уныния и отвращения ко всему?
— Лучше не спрашивай, Чарльз! Если я начну перечислять тебе все мои горести и беды, тебе придется выслушивать все это до тех пор, пока тут не останется ни одного посетителя.
Джеф неохотно, словно через силу, улыбнулся. Чарльз был одним из немногих людей, кого он по-настоящему любил, кому доверял. Они знали друг друга с Оксфорда и вместе совершили свое замечательное путешествие по Европе, растянув его на три года беспрерывного кутежа и пирушек, которые едва не закончились женитьбой их обоих на сестрах на одном из островков у побережья Испании. Они были очень разные по характеру и темпераменту, но потому-то отчасти Джеф и дорожил этой дружбой и старался ее поддерживать, несмотря даже на то, что обоим им недавно исполнилось по тридцать и дороги их вскоре должны были разойтись.