— Следующее, что я помню, — проговорил он, не поднимая головы, — как ты стоишь передо мной, а позади тебя кричит женщина. Потом появились копы. — Он снова поднял голову, в его глазах сражались страдание и гнев. — И вот мы нахрен здесь.
— У тебя когда-нибудь были подобные пробелы в памяти?
— Нет. Когда мой мозг снова заработал, я узнал мужчину на кирпичах. Делегата из Испании. Того, кто бесновался по поводу сотрудничества оборотней и вампиров, а потом чуть не врезался в меня и попытался обвинить в этом меня.
— Ты знал его до мероприятия? Общался с ним раньше?
Он поднял голову, и его глаза казались яснее, словно боль исчезла, потому что мы переключили тему. «Могла ли это сделать магия? Повлиять на его память и сделать так, чтобы было больно вспоминать?»
— Ни то, ни другое. Его имя и фото, вероятно, были в личном деле охраны. — Он попытался ухмыльнуться. — Но я не уделяю особого внимания вампирам, которые живут на другом континенте.
Поскольку я не много думала об оборотнях, пока была в Париже, то не могла его в этом винить.
— Никто не хочет тебе навредить? — спросила я.
— Я оборотень, — ответил он, как будто это полностью все объясняло. — У меня есть враги, как и у всех остальных. — Его глаза потемнели. — Но мои враги пришли бы за мной. Они бы не стали убивать кого-то другого.
— Кто твои враги? — спросила я.
Он встал и подошел обратно к стеклу.
— Ты ведь знаешь, что я отмотал срок — еще до Стаи.
— Да. — Лулу мне рассказывала об этом. Райли родился в маленьком городке в Оклахоме, но уехал оттуда, когда ему было шестнадцать, в поисках приключений. Он оказался в Мемфисе в независимой стае оборотней — Бродяг мира оборотней — которые не признают власть никакого Апекса вне своей семьи. К сожалению, это была скорее банда, чем семья, и он отсидел срок в тюрьме за разбойное нападение и кражу, прежде чем попытался сыграть на доверчивости не того оборотня. Габриэль на это не купился и, очевидно, смотрел сквозь пальцы на его обманный трюк. Он принял Райли в Стаю, и с тех пор Райли встал на путь добродетели — или на путь добродетели по меркам оборотней.
— Некоторые члены семьи были недовольны моим решением.
— Они ведь не из Чикаго, верно? Они в Мемфисе?
— Да, и я не думаю, что они поехали бы сюда, чтобы причинять мне неприятности. Они разозлились, но я бы не сказал, что они проявляют ко мне интерес, если это имеет смысл.
Я кивнула.
— Имеет.
— Лиз, я понятия не имею, зачем кому-то убивать этого вампира или подставлять меня. Я не могу вспомнить, что произошло, и ни за что нахожусь в этой проклятой камере, если не считать того, что я оказался в не в том месте и не в то время.
— Я знаю, Райли. И мне жаль. Мы все пытаемся выяснить, что произошло.
Он кивнул, но его глаза были наполнены страданием.
— Если что-нибудь вспомнишь, дай мне знать. Или поговори с Коннором или Габриэлем. Просто… скажи кому-нибудь.
— Хорошо.
Я кивнула и повернулась, чувство вины преследовало меня, как тень.
— Элиза.
Я оглянулась на него. Он подошел ближе к стеклу и прижал к нему руку.
— Животные не должны находиться в клетке.
Магия, боль и расцветающая ярость, которые клубились в его глазах, заставили меня задрожать.
Территория Дома Кадогана была темнее, чем накануне вечером. Украшения для вечеринки убрали, а небо было пасмурным, воздух теплым, влажным и застойным, словно само горе было поймано в ловушку влажности, готовое задохнуться. На проходной и парадной двери висели гирлянды из черной тафты и крепа в память о бессмертном, убитом внутри.
Внутри тоже было тихо, а воздух все еще изобиловал запахом вчерашних цветов.
Я нашла родителей в кабинете отца. Они вместе стояли, глядя в экран, который держала мама.
— Добрый вечер, — произнес папа, оглянувшись, когда я вошла в дверь.
— Привет, — сказала я, идя к ним. — Как дела?
— Мы… обеспокоены, — ответил он. — После заката у нас была минута молчания в память Томаса, но этого все еще кажется недостаточно.
Я потянулась и взяла его за руку.
— Мне жаль.
— Как и мне, — произнес он. — Я не был поклонником Томаса. Он был напыщенным и немного параноиком. Но это не оправдывает убийство.
— Есть новости о расследовании? — спросила я, желая, чтобы появилась какая-нибудь неопровержимая улика, доказывающая невиновность Райли — и что я составила о нем верное мнение.
Мама взглянула на папу, а потом на меня. Мне это показалось не очень хорошим знаком.
— У нас плохие новости и странные новости, — ответила она.