— Я вижу, — ответил Коннор, подходя к нам. На нем были джинсы и серая футболка «Красная Шапочка», которая плотно облегала его скульптурный живот. — Дай нам пару минут.
— Она хочет поговорить о Райли. Для меня он тоже важен.
— Миранда.
В ее глазах закипел гнев, но она держала язык за зубами. Она подошла к двери в бар, и в помещение хлынула магия, как накатывающая волна, когда она открыла ее, а потом захлопнула за собой.
— Я ей не очень-то нравлюсь, — сказала я.
— Ага, не очень. Ты не в ее вкусе.
— В смысле?
— В смысле, Миранда — неоспоримый член Стаи. Ты не из Стаи. И как у многих оборотней и вампиров, у нас весьма специфические представления о преданности. — Коннор пристально смотрел на закрытую дверь. — А еще она переживает за Райли.
— Они встречались?
— Нет, — ответил он.
Он оглянулся на меня, нахмурив брови, темные штрихи над голубыми глазами. Как человек, которому есть что сказать, но он не готов это говорить. Нетрудно было догадаться, о чем он думает.
— Нам не нужно участие вампира там, где дело касается Райли.
— А как же дружба?
Он одарил меня невыразительным взглядом.
— Его арестовали в Доме Кадогана.
— Не вампиры. Ты же знаешь, почему им пришлось его арестовать. Были доказательства, Коннор.
— Он в клетке.
— Я знаю. Я ходила повидаться с ним.
Коннор не из тех, кто выказывает удивление. Обычно он плывет по течению, каким бы оно ни было. Думаю, это плюс того, что ты не слишком сосредоточен на правилах. Но сейчас он определенно выглядел удивленным.
— Ты ходила повидаться с ним?
— Я тебе не враг, и ему не враг. Я не знаю, как так получилось, что нож оказался у него в руках, но знаю, что он не убивал Томаса. Поэтому я пошла поговорить с ним и выяснить, знает ли он что-нибудь еще.
— А как же сделка с мэрией? Запрет на участие Кадогана? Я думал, ты придерживаешься правил.
— Придерживаюсь. Но я не вампир Кадогана.
Он моргнул. Чего бы он ни ожидал от меня услышать, это было явно не то.
— Что это значит?
Я выдвинула свою теорию, наблюдая, как замешательство сменилось неверием, а потом пониманием.
— Думаешь, Омбудсмен на это купится? Или твой отец?
— Пятьдесят на пятьдесят на Омбудсмена. И если мне придется этим воспользоваться, то это навредит моему отцу. Но моего отца не обвиняют в преступлении, которого он не совершал.
Коннор долго смотрел на меня, а затем кивнул.
— Ладно. Что ты выяснила из разговора с ним?
— Что он ничего не помнит. Что он отключился или у него провал во времени, и у него чертовски болит голова, когда он пытается вспомнить.
Брови Коннора нахмурились.
— Он говорил мне о головных болях — ему явно было больно, и я спросил его об этом. Но я не увидел связи с его памятью.
Я кивнула.
— Кто-то очень постарался скрыть свои следы. К сожалению, это означает, что Райли не может нам рассказать, что на самом деле произошло. И я не узнала ничего конкретного — ничего о Томасе или о чем-нибудь странном, что произошло на вечеринке и что могло бы спровоцировать кого-то подставить его. Ты узнал что-нибудь еще?
— Нет.
— Есть кто-нибудь, кто бы хотел навредить именно ему? Не враги Стаи, а личные?
Он подошел к Тельме и смахнул с ее кожаного сидения невидимые пылинки.
— Не то, чтобы я знал. Ты знаешь Райли, Лиз. Он располагающий. Большой и немного грубоватый, но — и я буду отрицать, если ты скажешь ему, что я такое говорил — плюшевый мишка. Он бы отгрыз свою собственную руку и отдал бы ее тебе, если бы было нужно. Вот почему он один из нас.
— Что насчет Томаса?
Коннор насмешливо улыбнулся, и все же его лицо при этом оставалось сексуальным. По-видимому, нет такого выражения, которое не смотрелось бы хорошо на лице принца. И это просто раздражает.
— Я знаю его только по его выходкам в театре и на вечеринке. Он не тот человек, с которым я бы хотел когда-нибудь познакомиться или о котором побольше узнать.
С этим я поспорить не могла.
— Ладно, — произнесла я и, достав из кармана платок, показала ему брошь.
— Ты знаешь, что это такое?
Он взглянул на нее и приподнял брови.
— Нет. А должен?
— Не знаю. Я нашла ее на патио в Доме Кадогана.
— Кто-то обронил ее на вечеринке?
— Не знаю, — ответила я. И на этот раз посмотрев на брошь, у меня всплыло какое-то смутное воспоминание. Но прежде чем я в него углубилась, открылась дверь, и за крупным мужчиной, который вошел внутрь, последовало еще больше волн музыки.
Это был Эли Киин, дядя Коннора. Он высокий, с загорелой кожей, широкими плечами и темными волнистыми волосами, которые едва касались плеч его рубашки. У него в волосах и бороде, покрывающей челюсть, седые прядки, и они заставляют его выглядеть более опытным, более влиятельным.