Буров говорил монотонно. Руки его лежали на столе, пальцы были чуть растопырены, будто он придерживал скатерть.
Подошла Люська, выдвинула из-под стола стул, села. Пропела:
— Здравствуйте, Андрей Петрович.
Буров кивнул, вопросительно уставился на Люську.
— Отдайте нам Наташу, — сказала Закурдаева. — А мы пригласим вас к нашему столу. Не надо отрываться от коллектива.
— Нам хорошо и за нашим столом. Это первое, — ответил Буров. — Второе — у нас с Наташей деловой, серьезный разговор. Третье — лично вы, Закурдаева, можете пересесть к нам.
— Как же я пересяду, — удивилась Люська, — если столько заказали? Это во-первых... Во-вторых, мне с мальчиками нескучно. В-третьих, чисто женский вопрос: вы не боитесь, что вас побьют?
— Не боюсь.
— Зря.
— Такой уж я бесстрашный.
Люська подмигнула мне. Сказала громко, так, чтобы было слышно соседям:
— Да, Наташа, разговор, действительно, неотложный. Но, как только освободишься, знай, мы тебя очень ждем.
Я сидела спиной к Люськиной компании. Л не видела, как там реагировали.
— На чем мы остановились? — спросил Буров, когда Люська ушла.
— Вы рассказывали про архив, — вежливо напомнила я.
— Да, — вздохнул Буров. — Изучал материалы Первого Украинского фронта, периода выхода к реке Одер и натолкнулся на один интересный материал.
Теперь Буров пристально смотрел мне в лицо.
— Это был наградной список разведроты. Четыре графы: звание, фамилия, имя, отчество. Какой орден. Дата вручения... В середине списка я увидел запись: «Старшина Миронов Алексей Далматович. Орден Славы I степени. Не вручен. Погиб 4.4.45 г.» Ваш отец был полным кавалером ордена Славы?
— Я ничего не знаю.
Соседка Сания стирала. Я поняла это еще в подъезде, когда Буров приоткрыл дверь, пропуская меня вперед, и я робко прошла боком, словно крадучись, будто здесь, в доме, не жила столько лет, будто здесь не было моей комнаты, а мы шли к кому-то в гости.
Пар не плавал слоями. Но сильно пахло вываренным бельем. И стены лоснились от сырости. Лестничные перила со старой, потрескавшейся краской влажно блестели от света. Мне всегда казалось, что лампочка в нашем подъезде самая тусклая, но сегодня она светила вызывающе ярко; может, ее сжигало любопытство и ей не терпелось рассмотреть моего мужа?
Он ступал вслед за мной по ветхим деревянным ступенькам, которые устроили кошачий концерт — скрипели, пищали, мяукали, может быть, на свой лад поздравляли меня. Я предчувствовала: сейчас начнут открываться двери и соседи станут смотреть на лестничную площадку. И мне придется всем говорить:
— Добрый вечер. Я вышла замуж.
Тогда соседи будут рассматривать Бурова, как слона в зоопарке. Но это лучше, чем промолчать. И дать повод думать, что в их доме живет молодая шлюха, которая вот так запросто водит к себе на ночь мужчин — старше себя по возрасту лет на десять.
Я достала из кармана пальто ключ. Но почему-то не могла попасть в скважину. Виновато взглянула на Бурова. Он улыбнулся, взял ключ.
Пар обнял нас. Точно друг, точно близкий родственник. Изъявляя бурный восторг и подвижность, он ринулся из темного коридора на лестничную площадку длинным белым облаком. И, конечно, легко было подумать, что мы уже не стоим на земле, а прямым ходом возносимся к небу.
— Как в раю, — сказал Буров и вступил в коридор.
Свет горел только на кухне. И дверь казалась прорезанной в тумане. Сания склонилась над корытом. В выварке на плите чавкало и булькало белье.
Сосед Гриша вышел из комнаты. Он был в сине-красной клетчатой рубашке, закатанной до локтей. Лицо у него было веселое, как всегда, когда он находился «под легким газом».
— Это мой муж, — сказала я Грише.
— Поздравляю, — ответил он. И стал боком, пропустив меня к дверям моей комнаты.
Буров, очки которого запотели, не видел совершенно ничего. Сосед Гриша протянул ему руку. Но Буров не видел протянутой руки. И стоял как столб на перекрестке. Гриша не обиделся. Он сам нашел руку Бурова. И хорошо пожал ее.
— У меня есть больше чем полбутылки, — сказал Гриша. — Надо выпить.
— У нас есть бутылка. Выпить надо обязательно, — согласился Буров.
Я наконец сладила с замком, открыла дверь в свою комнату.
Сосед Гриша ушел на кухню и что-то объяснял жене по-татарски.
Буров споткнулся о порог. Успел подхватить очки. Близоруко сощурил глаза. Не думаю, чтобы в тот момент он оглядывал комнату, хотя и был здесь впервые.
— Она стирает всегда, — сказала я, кивнув в сторону кухни.
— Очень хорошо. Чистоплотная женщина, — Буров протирал очки.
— От стирки много влаги. Наша квартира похожа на болото.
— Я бы этого не сказал, — Буров надел очки. Осматривал комнату медленно, не скрывая этого. — У тебя хорошо. Очень хорошо. А стирка... Если бы ее величество природа наделила людей такой прекрасной шкурой, как у леопарда, тогда бы не было никакой стирки. Тогда бы мы только облизывали лапы...
— Леопарды лижут лапы, как кошки?
— Лижут, — почему-то невесело вздохнул Буров. — Все лижут...
В дверь постучали.
— Входи, Гриша, — сказала я.
Гриша нес бутылку впереди себя, словно букет с цветами.
— Темп, темп, темп — пароль нашего времени. — Буров расстегнул портфель, стал доставать из него выпивку и закуску.
— Иди вымой руки, — сказала я. — Вот полотенце.
— Это идея!
— Сними очки, там пару не поубавилось.
— Умеешь, умеешь, — весело сказал Буров.
— Что?
— Отдавать распоряжения... Гриша, твоя жена тоже отдает распоряжения?
— Детям! Только детям!
— Гриша, ты настоящий мужчина. Мы с тобой выпьем, Гриша.
— Много раз, — заверил сосед.
Буров ободряюще кивнул мне. Поняла, он тоже волнуется.
...В общем, было большим счастьем, что среди нас оказался сосед Гриша.
Буров боялся cerimonia. Гриша не имел о ней никакого понятия. Он сказал, что не любит коньяк, потому что его нельзя пить стаканами. Буров заметил, что это гениально. И выпил с Гришей водки из граненого стакана. Только не полный, а половину.
Я предложила позвать к столу Санию. Но Гриша категорически заявил: ходить в гости — дело не женское. У Сании дети. Пусть она укладывает их спать.
Я возражала. Дав тем самым Бурову повод для пространного рассуждения:
— Мы должны уважать традиции предков. И традиции нации. Это элементарно? Да. Элементарно. Сейчас это признают все. Все с этим согласны. В переводе с латинского слово «традиция» означает: передача обычая, порядка, наконец, самой жизни — от одного поколения к другому. Никакой обычай, никакой порядок не может сложиться враз, допустим директивно. Ему всегда предшествовало что-то, ставшее теперь тайной веков. Мы можем пытаться разгадать эту тайну, но в лучшем случае разгадка будет более или менее правдоподобным домыслом. Ясно же одно — традиции установили наши предки, давшие нам жизнь. Если бы они установили другие традиции, лучшие или худшие, нас бы с вами не было на свете. А были бы другие люди, поскольку иные традиции вызывали бы иные обстоятельства. И чья-то из наших прапрапрабабушек не встретилась бы с прапрапрадедушкой. И ветвь рода пошла бы иначе...
— Так выпьем за наших прапрапрабабушек и прапра... этих дедушек, — со слезой в голосе предложил сосед Гриша.
...Потом мы с Буровым мыли посуду. Сания уже спала. И выварка не булькала на плите, только пахло, как в бане. Я полоскала тарелки в чашке с кипятком. А Буров — холодной водой под краном.
— Рассказать заграничный анекдот?
— Да, — сказала я. — Люблю анекдоты.
— Один врач-гинеколог, работавший в родильном доме, ушел в отпуск. Вернулся через месяц. Делает обход палаты. Вдруг в изумлении останавливается: на одной из коек лежит мужчина.
«Боже мой, как вы сюда попали?»