Ей нужна была мать, чтобы помочь в выборе одежды, чтобы научить красиво причесываться.
Да мало ли для чего еще.
— Я знаю, пап, ты не любишь, когда тебе мешают.
Зачем повторять, когда и так ясно. Он нервно сжал карандаш.
— Я сел поработать, Хитер, — он пытался держаться спокойно.
У нее дрожала нижняя губа.
— Я знаю, что всегда тебе помеха.
А что ей на это ответить? Сказать, что это так, он не может, поэтому лучше промолчать.
— Когда мама от нас уехала, я почувствовала себя очень плохо, одиноко.
Он насупился. Он тоже чувствовал себя одиноко. И вряд ли смирился с тем, что произошло. Джошуа отложил карандаш и взъерошил волосы.
— Почему мама оставила меня и родила другого ребенка? Почему не хочет, чтобы я к ней приезжала?
Дьявол, она ушла к другому!
Прозвучавшие вопросы всколыхнули чувство ненависти к Монике. Пальцами он растирал затылок.
— Папа…
— Ради всего святого, не расспрашивай меня о матери.
— Ты когда-нибудь любил ее, папа?
Он вовсе не собирался ворошить прошлое. Сермяжная правда состояла в том, что он женился на Монике из-за ребенка и связей. Конечно, он пытался сделать их брак сносным. Моника была избалована, ставила себя выше парнишки из бедного пригорода. Ей интересно было обольщать его, но она не сомневалась, что в любом случае женит его на себе. Она забеременела задолго до того, как они поняли, чем это обернется.
Она никак не могла взять в толк, ради чего он так самоотверженно работает, когда у нее достаточно денег. Не сходясь во многом, они смотрели в разные стороны. В конце концов Моника ушла от него.
— Я ухожу от тебя, потому что нашла человека, подобающего мне, — бросила Моника, захлопывая кейс и открывая дверь гаража. — Ты так и остался бедным накопителем, не поняв, что за деньги не купить принадлежность к аристократическому классу…
Когда Хитер осторожно ступила на балкон, Джошуа вздрогнул и вернулся к действительности.
Несколько расслабил руки. Моника ушла и не собирается возвращаться. У нее теперь новая семья.
Он повернулся к Хитер. Ему хотелось одного — забыть Монику. И еще — спокойствия.
Но дочь не унималась:
— Почему мама ушла от нас, отец?
— Какого черта? Не дави на меня!
Ее юное несчастное личико нахмурилось.
— Почему? — Она умоляла ответить ей.
— Из-за меня. Она считала, что от меня по-прежнему воняет зловонной канавой, в которой я вырос.
— Она не такая.
— Если не нравятся мои ответы, не задавай вопросы.
— Ты всегда причиняешь мне боль, — прошептала она, — всегда.
Не дождавшись ни звука, она зарыдала и отскочила от него, как от чудовища.
— Хитер…
Не оборачиваясь, она устремилась к темнеющей винтовой лестнице. Шаги стихли где-то внизу.
Как нельзя кстати он вспомнил о Хани Родригес. Уж она бы, наверное, нашла нужные слова для взаимопонимания.
К черту Хани Родригес! Она избегает его. Подойдя к столу, он вновь уткнулся в документы. К чему лукавить, ему хотелось еще раз повидаться с Хани.
Приглушенный смех донесся откуда-то со стороны сада, и Джошуа взглянул вниз. Парочка влюбленных нежно обнималась на Филберт-Степс в тени пальмы. При виде их он почувствовал себя еще более одиноким среди сотен тысяч жителей этого города. Когда он оторвал взгляд от парочки, то заметил свет в квартире, где жила Хани.
Ему захотелось позвонить ей, услышать голос, поговорить — хотя бы еще разок.
Он судорожно сжал телефонную трубку. Потом положил ее в гнездо аппарата и достал из ящика стола тонкую черную книжечку. Вместо Хани он позвонил Симоне и попросил ее приехать вечером следующего дня, в надежде, что это поможет ему забыть о женщине, которую он действительно хочет.
Встреча с Симоной была последней безрадостной точкой в конце безотрадной, тяжелой недели.
Вместо того чтобы уложить в постель, Джошуа отвез ее домой сразу после ужина. На следующее утро он отослал ей дорогостоящий подарок: в черный бархатный футлярчик, где было ожерелье, он вложил карточку со словами прощания и решительно защелкнул крышку.
Симона позвонила тотчас, как получила драгоценность.
Но не затем, чтобы поблагодарить.
— Кто эта счастливая девчонка? — голос был приглушенный, озадаченный.
— Моя дочь вернулась домой.
— Ну, дочь здесь ни при чем. Ты стал другим.
— В каком смысле?
Она грубовато засмеялась.
— Ты не так уверен в себе. Возможно, дружок, на этот раз ты встретил кого-то себе под стать. Мне бы хотелось ее повидать…
В темном костюме со скромным галстуком Джошуа прошел в свой офис. Ему хотелось двигаться быстро, чтобы его не останавливали. Не стоило ворошить прошлое, тем более думать о женщине, которая совсем ему не подходила.
Он нетерпеливо взглянул на часы. Должна была состояться встреча с Миднайтом, на которой они предполагали обсудить реальные шаги по приобретению акций Уатта. Но Миднайт запаздывал. Наконец он появился.
— Ты опоздал.
— Меня оштрафовали. Коп прочитал мне целую лекцию. Потом еще нужно было заехать в отель. — Миднайт расстегнул молнию на черной кожаной куртке и бросил ее на стул. Он сделал знак стоявшему в дверях юноше лет девятнадцати. — Входи, малыш. Пропусти мимо ушей то, что слышал: мистер Камерон, очевидно, позавтракал, поэтому живьем тебя не съест.
— Спасибо, что одернул, Миднайт, — нахмурился Джошуа.
Миднайт опять махнул парню.
— Всегда к твоим услугам. Малыш, входи.
Оробевший паренек позади Миднайта был темноволос, худощав. Старые потрепанные джинсы, видавшие виды башмаки. Он двигался несколько скованно, как многие его сверстники из бедных районов: голову нагнул, руки непривычно вынул из карманов. Глаза, казалось, были старше лица.
— Познакомьтесь — Тито Паскаль, — сказал Миднайт.
Тито неуклюже помялся, свесил голову и уставился на рваные шнурки. Под левым глазом у него был неприглядный желтый синяк. Губа поцарапана и припухла.
— Зачем он мне нужен? — Однако Джошуа был все же заинтригован.
— Он работает на нас, и работает ничуть не хуже, чем лучший сварщик. Он из тех, кто жил с нами по соседству.
— Воспоминания о старых соседях вряд ли согреют мне душу.
— Да? А что же согреет? — Миднайт сдержанно улыбнулся.
— Миднайт, кончай водить меня за нос. Что здесь происходит?
— Тито хотел бы взять отпуск на несколько дней.
У него больна мать.
Джошуа изучающе взглянул на черноглазого парня с припухшей губой.
— Ты же знаешь мои правила, Миднайт. Я занимаюсь бизнесом, а не благотворительностью.
— Речь идет о жизни и смерти. Клянусь вам, мистер Камерон, мне нужно всего два дня. Я люблю свою работу. Мне нужна работа. Я не могу ее лишиться. Моя мать…
Джошуа подался вперед.
— Негоже врать про мать, парень, если хочешь чего-то добиться. Ты подрался. У тебя проблемы.
— Наверно, вы так долго живете в довольстве, что уже забыли, как это — быть бедным.
Джошуа побледнел, напрягся, отвернулся, всячески противясь угнетающему чувству беспомощности. Он ощущал ненависть этого юноши.
— Нет, — тихо ответил он, — я не забыл.
— Мистер Камерон, — голос юноши был полон решимости и звучал с отчаянием, — мне необходимо всего два дня, чтобы подыскать для матери новое жилье. Мой отчим избил ее до полусмерти.
Она ужасно выглядит. Отчим забрал все, что у нас было нажито, сказал, что вернется с ружьем. Мне нужно остановить его.
Джошуа повернулся на стуле лицом к пришедшему.