У нее перехватило дыхание. Нужно было наконец осознать, что совершенно безнадежно ждать от него прощения.
Он неторопливо положил на стол переносной телефон и нерешительно сделал шаг в ее сторону.
Потом судорожно схватился за грудь и побледнел.
Споткнувшись о край бассейна, он упал в воду, и безвольное тело начало тут же тонуть.
Хани стремительно сбежала вниз по лестнице.
Хантер лежал ничком на дне бассейна, Эстелла пронзительно визжала из окна верхнего этажа.
Хани отчаянно крикнула:
— Наберите 911! — Потом нырнула в бассейн и схватила отца, пытаясь оттащить его туда, где было помельче.
Что происходило дальше, Хани плохо помнила.
Экономка и Эстелла, каким-то образом оказавшись рядом, пытались помочь вытащить его из бассейна.
Он был такой тяжелый. Втроем они с трудом перевернули его.
— Он не дышит!
Хани зажала ему нос и принялась делать искусственное дыхание. Она снова и снова выдыхала в него воздух через рот. Потом начала делать массаж грудной клетки, повторяя весь цикл и молясь про себя. Казалось, прошла вечность, прежде чем внизу послышалась сирена «скорой»; по мере того как машина карабкалась вверх по склону, вой нарастал.
Как только прибыла помощь, Хани обессиленно опустилась на траву, не в состоянии произнести ни единого слова. Вся продрогшая и измученная, она наблюдала, как люди в белых халатах отчаянно боролись за жизнь отца.
Его лицо посерело. Он не шевелился, не пытался заговорить.
Эстелла принесла Хани полотенце и один из белых тренировочных костюмов Хантера.
— Тебе нужно переодеться в ванной. — И когда Хани непонимающе взглянула на мачеху, Эстелла решительно скомандовала:
— Ради бога, поторопись.
Хани повиновалась, точно робот.
Когда она вернулась, облаченная в просторный мягкий костюм и с полотенцем на голове, носилки, на которых лежал отец, уже задвигали в карету «скорой помощи». Она было рванулась за ним, но услышала пронзительный телефонный звонок: аппарат стоял там, где его оставил отец.
Хани схватила трубку и устремилась за носилками.
— Алло! — Грубый голос какого-то мужчины ее озадачил. — Мне нужен Уатт! Мы говорили несколько минут назад. Когда я набрал номер вновь, линия была занята.
У Хани не было сил сердиться на бестактность звонившего.
— Извините. Он сейчас не может подойти.
— Чтоб вас черт побрал! Скажите этому мерзавцу…
— Этот.., этот мерзавец… — она готова была разрыдаться, — у этого мерзавца только что случился сердечный приступ. Кто это?
— Скажите ему, что никакие его ухищрения с сердечным приступом не остановят Дж. К. Камерона!
— Не могу, мистер Камерон!
Она проходила мимо почтового ящика и оглянулась, думая, куда бы поставить телефон. Потом приоткрыла крышку ящика и, вызывающе постучав телефонной трубкой о металлические стенки, бросила ее внутрь. Вслед за носилками Хани забралась в карету «скорой помощи» и села напротив Эстеллы.
Дж. К. Камерон был полностью забыт, Хани неотступно возвращалась к одной мысли: если отец умрет, виновата будет она. Она убивала его с тех пор, как после смерти матери думала только о покойной, пренебрегая им, убивала своим взбалмошным стилем жизни, тем, как относилась к его женитьбе на Эстелле, тем, что вышла замуж ему назло, чтобы подчеркнуть свою моральную независимость, и никогда при этом не показывала, что, несмотря на недостатки отца, она тайно обожает его.
Годы спустя после того, как вышла замуж за Майка, Хани узнала, что в ту ночь, когда она сбежала из дома, у отца случился первый сердечный приступ.
И все же он так и не позвал ее к себе.
Да, если он умрет, виновата будет только она.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ненависть переполняла Джошуа К. Камерона, когда он стремительно шел по белым госпитальным коридорам, не утруждая себя извинениями или хотя бы кивками. И нельзя сказать, что сегодня он был не таким, как всегда.
Он ненавидел одного человека — Хантера Уатта, и жажда мщения подогревала непоколебимую самоуверенность с того времени, как Джошуа исполнилось одиннадцать. Это чувство помогло ему вырваться из серой и бедной будничности, и он сам определял каждый поворот в своей жизни — даже свой стремительный успех.
Однако сегодня ненависть была столь сильной, что грозила захлестнуть всю его волю. Неожиданно белые стены с обеих сторон, казалось, угрожающе накренились и готовы были упасть. Пол под ногами стал вдруг неустойчивым, как при землетрясении.
Потом он все же осознал, что пол остается неподвижным, а госпитальные своды не собираются рушиться. Рушились защитные барьеры его памяти, увлекая его в пучину ненужных воспоминаний.
Он видел пронзительно кричащего мальчика, который бежал по бесконечным белым туннелям.
Он видел того же похудевшего, напуганного ребенка, беспомощно прильнувшего к материнскому подолу, в то время как рослая медсестра со снисходительной гримасой передавала матери пластиковые сумки, в которых были жалкие пожитки отца…
В реанимационном отделении он остановился перед дверью в комнату для ожидающих. На мгновение полированные стальные двери отразили его безупречную внешность.
Волосы цвета черного дерева, холодные голубые глаза, крупный рот и массивная челюсть женщины считали, что у Джошуа Камерона просто экранная внешность, и лишь позднее обнаруживали его бессердечие и черствость. На нем был черный костюм из мягкой, очень дорогой шерсти, сшитый по индивидуальному заказу лондонским портным. Шелковая рубашка и галстук куплены на Родео-драйв. Вряд ли можно было представить, что когда-то он ходил в рваных обносках, что вырос среди мусорных баков, мальчишкой бегал по улицам самого криминогенного района этого города.
В первый момент ему показалось, что комната для ожидавших пуста. Но потом в дальнем углу какая-то темная фигура шмыгнула носом. Со стопки, лежащей на низком столике, на пол шлепнулся верхний журнал, и женщина наклонилась, чтобы его подобрать. Джошуа быстро взглянул на нее и отвел глаза.
Он схватил со стола отсутствующей дежурной бумагу и внимательно просмотрел ее сверху вниз, пока не наткнулся на имя Уатта. Потом, игнорируя вывеску «Посторонним вход воспрещен», он направился к дверям в отделение и толчком ноги распахнул одну из них.
— Подождите! Вернитесь, остановитесь! Туда нельзя входить! — послышался за его спиной приглушенный женский шепот.
Джошуа презрительно оглянулся. Это что там за убогое создание решилось сказать ему «нет»?
— Простите, — вкрадчиво продолжало то же создание, у которого бодрости явно поубавилось, судя по тому, как женщина вжалась в темный угол.
— Кто вы такая, черт побери? — проворчал он, оскорбленный тем, что маленькое ничтожество позволяет себе такие вольности.
— Я… Сесилия… — начала она.
Он резко ее прервал:
— Да мне наплевать, кто вы такая. Вы что, здесь работаете?
— Нет. Я посетительница, как и вы.
Он терпеть не мог несообразительности и безалаберности. А тут — дамочка в помятом, нескладном, запятнанном костюме, в котором она, наверное, провела ночь на жесткой кушетке. Джошуа поморщился, увидев разбросанные на столе обертки от шоколадных конфет. Ее волосы были спрятаны под тюрбан из белого полотенца, но их цвет, конечно, соответствовал ее непривлекательному облику.
Он решил оставить ее, окруженную всей этой убогой нищетой, и уже собирался отвернуться, когда она вдруг спокойно и ободряюще улыбнулась, будто бросая вызов.
Она умеет за себя постоять. И этим похожа на него.
У него в груди разлилось странное щекочущее тепло. Ничего увлекательного! И чего ради он льстит себе, что эта простушка настроена дружелюбно: у него в записной книжке сотня телефонных номеров самых красивых женщин Калифорнии! С тех пор как у него появилась Симона, он не интересуется девушками небогатыми, незнатными или непривлекательными.